Оружейник колотил кулаками по голове своего противника, все отступая к столу. Внезапно он выгнулся и завизжал. И чуть не упал. Я увидел, как голый куснул его за бок – раз, другой, – сцепил зубы и, совсем по-собачьи зарычав, стал рвать зубами плоть и одежду. Обладай он, помимо звериной ярости, еще и звериной пастью, от оружейника вмиг осталось бы две окровавленные половинки.
– Ножи! – закричал я Максу. – Ножи!
На секунду он обернулся – в моем сознании четко отпечаталось его покрасневшее мокрое лицо и перекошенный рот.
– Ножи! – крикнул я еще раз, поднимая второй стул – тот, на котором пару минут назад сидел, слушая монологи серого «монаха».
До оружейника наконец дошло. Одной рукой он схватил коленопреклоненного мертвеца за длинные свалявшиеся волосы, с воплем оторвал его голову от своего тела, другой – вытащил из кармана метательный нож и рукоятью сильно ударил в окровавленный мертвый рот.
Мохнатый, мотая головой, приближался. Я ударил его стулом сверху вниз. Мертвец отпрянул назад, но не упал, а врезался спиной в большое зеркало. Рама разломилась надвое, на плечи ему посыпались осколки. Я шагнул вперед и бил еще и еще, стараясь сократить промежутки между ударами до минимума.
Серый «монах» Коростелев неподвижно сидел в центре комнаты, руки сложив на коленях, остановившимися глазами смотрел мимо нас – в разбитое зеркало.
Когда я отступил, от стула в моих руках осталась только порядком искалеченная спинка. Мохнатый, чью голову трещина развалила надвое, слепо махнул лапищами и упал ничком. Макс отбросил от себя ножи с искривленными от сильных ударов лезвиями, отшагнул от подергивающегося на полу голого мертвеца и согнулся пополам. Его вырвало.
Глиняные черепки от разбитой посудины все еще подпрыгивали, но уже не так высоко и часто. Когда я посмотрел на них, они и вовсе успокоились – замерли на мгновение, а затем вдруг сползлись в единое целое. Нетронутая глиняная плошка стояла на полу, и следы сколов на ее боках постепенно исчезали.
Оружейник выпрямился, вытер рукой рот, глянул на меня побелевшими глазами и рванул к столу.
– Помоги! – выкрикнул он.
Вдвоем мы с огромным трудом дотащили тяжеленный стол до двери, поставили его вплотную. На стол взгромоздили покрытое шерстью мертвое тело. Поверженного своего противника Макс транспортировать туда же отказался без слов – отвернулся и махнул рукой. И тут же схватился за горло, подавляя очередной спазм. Пришлось мне самому отволакивать голого к баррикаде у двери.
А Макс тем временем пытался привести в чувство Коростелева.
С потолка, прорываясь через волны черного дыма, как змеиные головы выглядывали и прятались языки пламени. Только они и освещали теперь комнату. От негасимого огня в факелах остались лишь тоненькие бледные пятнышки. По полу скрежетали осколки зеркал, сползаясь друг к другу. Дребезжание в комнате переродилось в клокочущий гул, который вряд ли слышал оружейник, с размаху бивший Коростелева по серым щекам.
– Оставь, – посоветовал я.
– А? Что с ним? Что ты с ним сделал?!
Прежде чем ответить, я прижался ухом к щели между дверью и косяком. Пока тихо.
– Что с ним такое?! Он не отвечает! И не слышит меня будто! И не видит. – Макс схватил Коростелева за руку. – И пульса не прощупывается! Нет дыхания! Серега! Серега, очнись!
Пульсация в моем затылке стала размеренней. Мой огонь восстанавливает свою прежнюю силу. И это ощущение вернуло мне уверенность в себе.
– Дыхание? – переспросил я. – А ты уверен, что, когда двигался и разговаривал, он дышал? У меня нет такой уверенности. Пульса можешь тоже не искать.
Макс поднялся и раскрыл рот.
– Ты что хочешь сказать? Он же… Он не такой, как эти?
– Определенные различия, конечно, имеются.
– Что?
В комнате изменился запах. Слабо запахло чем-то сладковатым.
– Ну, ты, аналитик! – Можно было говорить и тише, Макс прекрасно слышал меня, но я кричал. – Тебе вредно радоваться! Где твои трезвые рассуждения? Человек прожил в замке несколько лет и теряется при вопросе – где у него здесь отхожее место. Что это значит?
– Ему… неловко говорить о таком… – неуверенно произнес оружейник.
– А угощение? На столе? В глиняных плошках и кувшинах – только вода. Тарелки пусты. Он не ест и не испражняется – это тебе ни о чем не говорит? Он сколько угодно может висеть вниз головой, и кровь не прильет ему к лицу. Этого ты тоже не заметил? Ни хрена ты не заметил ничего, потому что ослеп и оглох от той белиберды, которую он тебе здесь чехлил!
Макс рывком поднялся. Судорожно вытер ладони о бедра. С ужасом посмотрел на окаменевшего «монаха» и покривился. И все-таки он еще не верил.
– Он же… ученый. Он… мой друг. Я говорил с ним. Он рассуждал так здраво… Он… То, что он говорил, – это неправда? Не может быть… Нет, не может быть! – Голос оружейника окреп. Удивительно, как умный человек отказывается верить в очевидное, если это очевидное разрушает добротное строение его радужных надежд. – Он не мертвый, если ты к этому клонишь! Пусть он питался не человеческой пищей, а собственной безотходной энергией, но он живой! Здесь Поля, а не общий мир! Здесь другие правила. Посмотри, у него растут… росли волосы. Борода! Он мыслит! Он жил и работал здесь все эти годы. Посмотри, сколько бумаг! Мертвый мог бы написать столько?
Сладковатый запах усиливался. Я прошел к шкафу, загреб бумажных листов сколько мог унести и швырнул их под ноги Максу:
– На, смотри!
Он поднял несколько листов. Каждый покрывали горизонтальные зигзаги – бессмысленная пародия на человеческие письмена. Так дети копируют взрослую манеру быстрого письма. Макс опустился на колени и зашуршал бумагами.
А запах здесь, в глубине комнаты, был слабее, чем у забаррикадированной двери. Из коридора шел этот запах.
– Можешь даже не пытаться, – сказал я Максу. – Все листы испоганены таким вот образом. И это не шифр, не какой-нибудь неведомый язык…
– Но он же… Серега, очнись! Серега! Никита, я не понимаю. Я же разговаривал с ним! Да, он изменился, но он – живой!
– Он частично сохранил разум, – кивнул я. – Разве это означает жизнь? Это означает – бытие, существование. «Я мыслю – следовательно, я существую» – правильно?
– А его способности? Его невероятная сила? Его энергия?
– Это не его энергия, – сказал я. – Не его сила.
– Он говорил… О том, что каждый человек из общего мира может обладать силой Создателя, может управлять пространством Полей по своему усмотрению… – Макс минуту помолчал, шлепая губами. Он уже поверил мне – это я понял. Но, поверив, все еще сопротивлялся.
– Его теория насчет собственного могущества – то же, что и беспрестанное оглядывание на зеркала. Убеждение самого себя. У меня в голове мутится, когда я представляю его, сидящего здесь в полном одиночестве, мертвого, в окружении зеркал, бессмысленно чиркающего пером по бумаге, как привык когда-то; отгоняя от себя понимание того, что действительно произошло, и лихорадочно строя теорию, по которой…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});