тяжёлая кавалерия. И всадники, и их кони были облачены в тяжёлые доспехи. На открытой равнине ни пехоте, ни коннице римлян устоять против их натиска не удалось бы. Но Арриан прекрасно выбрал позицию, лишающую противника возможных преимуществ. Теперь дело было за главным — воплотить задуманное.
Когда конница аланов стала приближаться к римскому строю, то, согласно приказу Арриана, воины должны были поднять самый громкий устрашающий крик, чем смутить боевой дух врага, а обслуга катапульт и лучники — произвести первый сокрушительный залп по противнику. Чудовищный каменный дождь и тысячи смертоносных стрел обрушились на аланов. Поскольку фланги на возвышенных местах, прикрытые внизу кавалерией, наподобие рогов были выдвинуты вперёд, то обстрел варварской конницы вёлся не только с фронта, но и с флангов. Согласно чёткому приказу Арриана «обстрел в целом должен вестись отовсюду, чтобы вызвать смятение среди коней и гибель неприятелей»[821].
Так оно и вышло. Обстрел оказался убийственным. Те из аланов, кто всё же сумел приблизиться к римскому строю, угодили под дротики, которые умело метали легионеры. Самым печальным для варваров было то, что остановить столь многочисленную конную лаву и отвести её назад для переформирования было уже невозможно. Вожди аланов переоценили возможности своей тяжёлой кавалерии. Они не предполагали, что римский полководец не даст им довести дело до прямого столкновения с римской пехотой и конницей без тяжёлых доспехов и соответствующего вооружения. Тогда бы римлянам не поздоровилось! Но теперь, лишённые из-за возвышенностей на флангах простора манёвра, нещадно обстреливаемые градом увесистых булыжников и тучей стрел, аланы проиграли бой уже в самом его начале.
Стена легионеров, которая ощетинилась длинными копьями, выдвинутыми между щитами, оказалась неодолимой для той части алан, которая после жесточайших обстрелов всё же прорвалась к римскому строю. Испытанные пехотинцы крепко держали и копья, и щиты. Вражеская конница буквально отскакивала от них.
Наконец аланы отступили. Опасаясь, что враги, отойдя на безопасное расстояние, смогут перестроиться и начать новое наступление, Арриан немедленно отдал приказ о преследовании. Это уже было делом конницы. Она была разделена на два эшелона: первый непосредственно преследовал отступающего врага, поражая его, второй двигался рысью, готовый сменить первый эшелон, когда кони преследователей уставали. Более того, Арриан поместил в первый эшелон лёгкую кавалерию лучников, постоянно обстреливающих неприятелей и не дававших им остановиться и перестроиться для нового боя[822].
Победа была полная. Известный позднеримский оратор и писатель IV века Фемистий именно за победу над аланами назвал Флавия Арриана человеком «слова и дела»[823]. Аланы были отважными и грозными воинами, и уж если и они «были устрашены Аррианом», что, как мы помним, сообщает Дион Кассий, то, значит, разгром был полный. На римском Востоке вновь воцарился мир. Адриан мог быть доволен: он правильно назначил полководцев. Север сокрушил Иудею, Арриан блистательно отразил аланов.
Глава ХIII. Закат в Тибуре
От природы Адриан обладал, казалось бы, отменным здоровьем. Рослый, крепко сложённый, но при этом отличающийся внешним изяществом, он от души использовал эти дары богов. Не в ущерб своим постоянным интеллектуальным трудам он был замечательно активен физически. Вспомним только его многомильные пешие переходы по провинциям Империи, отличное владение оружием, отвагу на охоте, когда он собственноручно поражал разъярённых вепрей и львов. Не забудем его восхождений на горы, включая весьма рискованное покорение ещё не совсем остывшей от последнего извержения Этны. Был он искусным кавалеристом, не зря и на воинских учениях уделял столько внимания подготовке конницы. Был весьма неприхотлив и в пище. В походах, подобно простому легионеру, он обходился солдатским хлебом, солёным салом, творогом, запивая всё это поской — напитком воинов из воды с винным уксусом и сырыми яйцами. В то же время Адриан не чужд был и сложных блюд, особенно любил он так называемый тетрафармакон. Судя по названию, блюдо греческого происхождения. Оно составлялось из фазана, свиного вымени, окорока и хрустящего пирожка.
Примеров столь замечательного сочетания физической активности, интеллектуальной одарённости, непрестанных трудов, а также неприхотливости, несмотря на знатность происхождения, в истории немного. В чём-то Адриан был похож на Тиберия в его лучшие годы, в чём-то напоминал Гая Юлия Цезаря. Правда, до блистательного литературного дара божественного Юлия было ему, несмотря на все усилия, безнадёжно далеко. Чем он действительно походил на Цезаря, так это необыкновенной памятью и замечательными ораторскими способностями. «Он сам и речи свои диктовал, и отвечал на все вопросы»[824]. Он прекрасно помнил имена всех людей, с которыми ему доводилось встречаться, пример ветеранов, которые давно вышли в отставку. «Книги, недавно им прочитанные и неизвестные большинству, он цитировал на память»[825]. Подобно Цезарю, Адриан мог делать несколько дел одновременно[826]. Правда, его биограф высказывает по этому поводу некоторые сомнения[827]. Впрочем, едва ли такие характеристики Адриана появились на пустом месте. Ведь ни современники, ни представители последующих поколений римлян особым пиететом в отношении нашего героя не отличались. Обладал он и развитым чувством юмора, подобно другому интеллектуалу-эллинофилу на Палатине — Нерону. Правда, в отличие от него, поклонника высокого творчества Эсхила, Софокла и Еврипида, Адриан жаловал и фарсовые представления, включая народные ателланы — театр улиц и площадей. Он наслаждался и изысканной музыкой арфисток, и самыми грубыми зрелищами — травлей зверей на цирковых аренах и гладиаторскими боями. Даже афинян он вздумал развлечь убийством на стадионе тысячи диких животных. Вопиюще не эллинское развлечение…
Человек, скроенный из удивительных, казалось бы, просто несовместимых противоречий, во всех своих проявлениях незаурядный, пусть и не во всём действительно талантливый, — это и есть Адриан. Заботливый и ответственный правитель государства: «В его правление были голод, моровая язва, землетрясения; во всех этих несчастиях он проявлял заботливость, и многим городам, опустошённым этими бедствиями, он приходил на помощь»[828].
Жил и трудился Адриан, что называется, на износ, не щадя себя. И вот результат: «Объехав все части мира с открытой головой и при сильнейших дождях и холодах, он захворал и должен был слечь в постель»[829].
Здоровье отказало императору, достигшему своего шестидесятилетия. Последние годы жизни он провёл в Тибуре, построенной его тщанием загородной резиденции близ Рима. Вилла Адриана не имела ничего общего с загородными резиденциями римских императоров ни до, ни после него: «Свою Тибуринскую виллу он отстроил удивительным образом: отдельным её частям он дал наиболее славные названия провинций и местностей, например Ликей, Академия, Пританей, Каноп, Расписная галерея, Темпейская долина. И чтобы ничего не пропустить, он сделал там даже подземное царство»[830]. Таким образом Адриан хотел сохранить на своей вилле дорогие