– Значит, у вас есть и другие братья?
– Да, нас три брата, и все готовы умереть за ваше величество.
– А третий брат ни в чем не нуждается?
– Ни в чем, государыня; мы имеем счастливую возможность принести в жертву вашему величеству не только жизнь, но и состояние.
В тот самый миг, когда граф, с трепетом взирая на свою изящную и величавую покровительницу, произносил эти слова, а королева внимала ему, потрясенная его предупредительностью и бескорыстием, из соседней комнаты донесся стон, заставивший их обоих вздрогнуть.
Королева поднялась, подбежала к двери, открыла ее и громко вскрикнула.
На ковре корчилась в ужасных судорогах какая-то женщина.
– Ах! Это графиня! – прошептала Мария Антуанетта на ухо графу. – Неужели она слышала наш разговор?
– Нет, ваше величество, – отвечал граф. – Иначе она дала бы вам знать о своем присутствии.
И, бросившись к Андре, он поднял ее с ковра и прижал к себе.
Королева, бледная, снедаемая тревогой, холодно смотрела на них, не двигаясь с места.
Глава 29.
ТРОЕ
Андре постепенно оживала; она не знала, откуда пришла помощь, но чутье подсказывало ей, что рядом кто-то есть, Ухватившись за нежданную опору, она встала.
Да, телесные силы возвращались к ней, но не сознание; еще несколько минут все качалось и плыло у нее перед глазами, словно в полусне.
Пробудив ее к жизни физической, Шарни старался пробудить ее к жизни духовной.
Наконец широко раскрытые, блуждающие глаза остановились на нем и, в полубреду, не узнавая поддерживающего ее человека, Андре вскрикнула и резко оттолкнула его.
Все это время королева старательно отводила глаза; она, женщина, она, которой подобало утешить, ободрить страдалицу, отвернулась от нее.
Шарни подхватил отчаянно отбивавшуюся Андре на руки и обернувшись к королеве, чопорно и безучастно стоявшей в стороне, сказал:
– Простите, ваше величество; без сомнения, произошло нечто чрезвычайное. Госпожа да Шарни не склонна к обморокам, и сегодня я впервые вижу ее без чувств.
– Неужели ей так дурно? – спросила королева, смутно подозревая, что Андре слышала весь разговор.
– Да, ей, верно, сделалось дурно, – ответил граф, – поэтому я прошу у вашего величества позволения отвезти ее домой. Там о ней позаботятся.
– Ступайте, – сказала королева и дернула за шнурок звонка.
Но, услыхав колокольчик, Андре встрепенулась и воскликнула в бреду:
– О, Жильбер! О, этот Жильбер! При звуке этого имени королева вздрогнула, а изумленный граф опустил жену на софу. Дверь открылась, вошел слуга.
– Ты уже не нужен, – сказала королева и знаком отослала его.
Когда слуга вышел, королева и граф внимательно поглядели на Андре. Глаза ее были закрыты, казалось, она вновь погрузилась в беспамятство.
Господин де Шарни, стоя на коленях перед софой, поддерживал жену, чтобы она не упала.
– Жильбер! – повторила королева. – Кто это?
– Хорошо бы выяснить.
– Я уже слышала это имя, – сказала Мария-Антуанетта, – и, кажется, как раз от графини.
Андре, даже в полуобмороке почувствовав, что королева может вспомнить нечто для нее опасное, открыла глаза, воздела руки горе и с трудом встала.
Ее взгляд, уже осмысленный, упал на г-на де Шарни. Она узнала мужа, и глаза ее засветились лаской.
Но, словно считая это невольное проявление чувств недостойным ее спартанской души, Андре отвела глаза и заметила королеву.
Она поклонилась Марии-Антуанетте.
– О Боже! Что с вами, сударыня? – спросил г-н де Шарни. – Вы так меня испугали: вы, такая сильная, такая храбрая, и вдруг упали в обморок?
– Ах, сударь, – отвечала она, – в Париже творятся такие страшные дела; уж если даже мужчины трепещут, то женщине простительно лишиться чувств. Вы уехали из Парижа! О, вы поступили правильно.
– Великий Боже! Графиня, – сказал Шарни с сомнением в голосе, – неужели все это из-за меня?
Андре снова взглянула на мужа и королеву, но ничего не ответила.
– Разумеется, граф. Какие могут быть сомнения? – заметила Мария-Антуанетта. – Графиня ведь не королева; она вправе тревожиться за мужа.
Шарни уловил в этой фразе затаенную ревность.
– Но, ваше величество, – возразил он, – я совершенно уверен, что графиня больше испугалась за вас, чем за меня.
– Но скажите наконец, – потребовала Мария-Антуанетта, – как вы сюда попали и почему потеряли сознание?
– Этого я не могу вам объяснить, ваше величество. Я и сана этого не знаю; но за последние три дня мы так устали, так измучились, что, мне кажется, нет ничего менее странного, чем женщина, упавшая в обморок.
– Вы правы, – тихо сказала королева, видя, что Андре никак не хочет открывать свою тайну.
– Ведь у вашего величества тоже слезы на глазах, – продолжала Андре с удивительным спокойствием, не покидавшим ее с той минуты, как она пришла в себя, и тем более неуместным в ее щекотливом положении, ибо было сразу заметно, что оно притворное и скрывает совершенно естественные человеческие чувства.
На сей раз графу послышалась в словах жены ирония, та самая, что мгновение назад звучала в словах королевы.
– Сударыня, – обратился он к Андре с необычной строгостью в голосе, – неудивительно, что на глаза королевы навернулись слезы, королева любит свой народ, а народ пролил кровь.
– По счастью, Бог вас уберег и ваша кровь не пролилась, сударь, – сказала Андре так же холодно и бесстрастно.
– Впрочем, мы говорим не о ее величестве, сударыня, мы говорим о вас; вернемся к вашим делам, ее величество извинит нас.
Мария-Антуанетта едва заметно кивнула.
– Вы испугались, не так ли?
– Я?
– Вам сделалось дурно, не отпирайтесь; с вами что-то случилось? Что? Расскажите же нам.
– Вы ошибаетесь, сударь.
– Вас кто-то обидел? Это был мужчина? Андре побледнела.
– Меня никто не обижал, сударь. Я иду от короля.
– Прямо от него?
– Прямо от него. Ее величество может проверить.
– Если это так, – сказала Мария-Антуанетта, – то графиня говорит правду. Король слишком любит ее и знает, что я тоже весьма привязана к ней, поэтому он не мог сделать ей ничего плохого.
– Но, – настаивал Шарни, – вы произнесли чье-то имя.
– Имя?
– Да, едва очнувшись, вы назвали имя какого-то человека.
Андре взглянула на королеву, словно ища защиты; но королева то ли не поняла, то ли не пожелала понять:
– Да, – подтвердила она, – вы назвали имя Жильбер.
– Жильбер? Я сказала: Жильбер?! – воскликнула Андре с таким ужасом, что граф встревожился еще сильнее, нежели тогда, когда застал жену без чувств.