Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Капитан Анжеров был железным человеком. Петро думал, что на такого никогда нельзя отлить пули, ан нет — пуля была отлита на немецком военном заводе, попала в автомат какому-то пруссаку и ждала своего часа. И дождалась, хотя и убийцу настигло законное возмездие.

И еще одну острую, как заноза, боль носил он в своем сердце, всегда боялся ее тревожить воспоминаниями, хотя именно она-то чаще напоминала о себе. Боль о Гришке Андрееве. За всю короткую, но бурную игонинскую жизнь это был единственный настоящий друг. Ни до него, ни после у Петра таких не было. Игонин по натуре был человеком грубоватым и колким и безотчетно прилип душой к деликатному, но твердому парню. Сначала-то его привлекла вот эта деликатность, мягкость. Ему это подходило, ибо хотел верховодить в дружбе. Никому добровольно не подчинялся. Но когда Петро крепко привязался к Григорию, то сделал для себя неожиданное открытие — оказывается, Андреев при всей своей деликатности тверд и верховодить им нельзя. И Петро, который не терпел над собой ничьей власти, свободно соглашался с Гришкой Андреевым и слушался его. Но их разлучила война. Игонин смирился с горестной мыслью, что не увидит друга никогда. Трудно уцелеть в таком огромном пожаре, да еще такому, как Гришка. Он сам, по зову совести, пойдет на смерть, если на то будет необходимость. Но кто бы сказал Петру, что судьба готовит ему сюрприз? Лукин? А откуда было знать Юре, что Старика и сержанта Андреева издавна связывает крепкая дружба?

Многих потерял Петро в годы войны. Но почему у него болит сердце каждый раз, когда смерть неслышно, но ощутимо бродит рядом и вдруг безжалостно выхватывает очередную жертву? У него болит сердце за Леонтьева — был человек на боевом, задании и столкнулся нос к носу с карателями. И смерть кружит возле него, терпеливо ждет своего часа.

Девушку Петро совсем не знал, хотя Щуко несколько раз докладывал о ней. Вспомнил тоскующие глаза Лукина, в сущности, еще мальчишки. Почему девушка устало улыбается, когда возле нее появляется Лукин? Ведь они, по словам Щуко, знакомы-то без году неделя.

Любовь?

Петро устало закрыл глаза. Любовь и смерть. Вечный спор между ними. Вечно идут они рядом. Давным-давно, перед войной, читал Гришка стихи про любовь и смерть. Сказал, что написал их Максим Горький. Любовь была сильнее смерти.

У молодого солдата Лукина тоскующие глаза. Они заклинали Петра помочь, требовали помощи. Лукин верит Старику, убежден — командир спасет Олю, спасет их робкую светлую любовь. Оба молчат про любовь, да и зачем говорить — она есть, ее видно. Она пока хрупкая, но уже родилась наперекор всему, наперекор войне и смерти. И разве Петро даст ее в обиду, коль она просит его покровительства?!

...Ночью Щуко ушел в Брянск к Николаю Павловичу. Старик приказал твердо: Николая Павловича в лес не брать ни под каким предлогом. Пусть найдет врача, который мог бы пойти в лес, не вызвав подозрений, и помочь Оле. И по возможности Леонтьеву, хотя рыжему партизану не мог помочь, видимо, даже сам бог.

Щуко вернулся через день утром и привел с собой старушку в старомодном черном платье, в мужских ботинках, с седыми растрепанными буклями. И шепнул довольный:

— И профессора не треба.

Петро чуть за голову не схватился, взглянул на Щуко презрительно, хотел спросить: «Где такую музейную развалину выкопал? И как она доковыляла до нас и не рассыпалась, да еще ночью?»

Старушка водрузила на нос пенсне, величественно поглядела на Петра и сказала бесцеремонно:

— По вашим регалиям и генеральской бороде догадываюсь, кто вы. Николай Павлович аттестовал вас весьма лестно, хотя он скуп на похвалы. Ну-с, где ваши больные?

— Отдохнули бы с дороги, — предложил было Петро, но пожалел. Старуха смерила его сердитым взглядом и властно произнесла:

— Молодой человек!

Петро оторопел, давненько с ним таким тоном не разговаривали. Да, тут, пожалуй, действительно «профессора не треба». Старушка диктовала условия: на осмотр ни одного мужика не возьмет. Если же кроме мужиков никого нет, справится одна. Петро боялся перечить, старался во всем угодить. К ней прикомандировали Нину.

В шалаше Леонтьева старушка пробыла недолго. Первым оттуда вывалился Василь — рана на руке была пустяковой, ее только перевязали.

Потом старушка с Ниной зашла в Олин шалаш. Лукин, как заводной, крутился возле, совсем растерялся парень, и Щуко увел его в лес.

Наконец осмотр и перевязка закончены. Нина появилась с опухшими от слез глазами. Старушка пожелала поговорить с Игониным наедине. Заплаканную Нину безжалостно отчитала:

— Тебе, матушка, только в яслях пеленки стирать, а не партизанить.

Оставшись с Игониным наедине, старушка устало сгорбилась, и ему показалось, что она сейчас упадет. Такой походила на бедную утомленную приживалку.

— Я старая-старая дура, — тихо сказала она, — но сама чуть не заревела белугой. Ему жить считанные часы, а у него ясная голова и бодрость духа, и он поет себе грустные песни, боже мой, старинные русские песни. Какие же у вас люди, скажите!

— А она?

— Вот о ней я и хотела поговорить, разреши уж мне говорить «ты», я тебе в бабушки гожусь.

— Пожалуйста, — смутился Петро.

— Ее надо в Брянск, немедленно, категорически.

— Но...

— Никаких «но»! Здесь она умрет.

— Но ее не донести.

— Донесут. Да у тебя замечательный провожатый, в жизни не видела такого смелого и услужливого провожатого.

— Иначе нельзя?

— Категорически.

Петро вздохнул, — раз категорически, значит, лишних слов тратить нечего. Поинтересовался:

— Сегодня?

— Сейчас.

— А вы? Вы же не спали ночь, и снова в дорогу, снова ночь без сна. А ваш возраст...

— Мой возраст вас не касается, молодой человек. Неприлично с женщиной говорить о ее возрасте, особенно если она стара!

Лукина Старик отпускать в Брянск не хотел — нога не зажила, заметно прихрамывал. В пути обезножит, с ним придется возиться. Но гвардеец упер в землю взгляд и, как строптивый мальчишка, упрямо твердил:

— Все равно пойду.

Петро усмехнулся и сдался: черт с тобой, иди, коли иначе не можешь.

Десять партизан во главе со Щуко в вечерние июльские сумерки двинулись в путь. Олю несли на носилках. Старушка семенила за носилками.

А утром умер партизан Леонтьев.

Поздно вечером вернулись Щуко и Лукин. Олю устроили на надежной квартире. Старушка-врач на прощание поцеловала Щуко и заверила, что девушка будет жить.

Ночью решено было идти на соединение с отрядом.

2

Лукину было трудно. Он разговаривал со Щуко, видел плаксивую Нину и в то же время этого словно не было...

Реальнее всего существовала Оля, хотя как раз ее и не было рядом. За нее болело сердце, ее образ занял воображение, мысли, и ему ничего другого так сильно не хотелось, как быть с нею рядом.

Собираясь со Стариком в ночной поход, на соединение с неведомым отрядом, Лукин не слушал веселой болтовни Щуко, не замечал сердитого Старика, надевающего через голову трофейный автомат, и группу бывших полицаев, с которыми Щуко подобрал его и Олю в лесу после столкновения с мотоциклистами.

Юра заново переживал поход в Брянск со старухой-докторшей, ясно представлял в темноте блестящие Олины глаза, слышал ее прерывистое тяжелое дыхание и поражался мужеству, выдержке — за всю трудную дорогу она не ойкнула, не пожаловалась. Молчала даже тогда, когда кто-нибудь неловко спотыкался, и носилки резко качало, причиняя раненой боль. И если бы напали немцы, то Лукин ни за что не отдал бы им Олю, бился бы без страха до последнего патрона, до последнего вздоха, пусть врагов было бы тысячи, миллион!

На прощание Лукин поцеловал Олю в горячие шершавые губы, поцеловал первый раз в жизни, у нее из глаз медленно выкатились светлые-светлые слезинки. Одна сползла к уху, застряла в прядке волос, а другая скатилась по щеке к сухим губам.

Оля положила на Юрину кудлатую голову слабую руку и прошептала:

— Приходи, Юрик... Я буду ждать... Ты мне очень нужен... Придешь?

Она повела рукой, приглашая наклонить голову, и поцеловала его в щеку. Юра помотал головой, обещая обязательно прийти, и боялся сказать хоть одно слово, потому что сразу бы заплакал. Плакать было нельзя — тут были Щуко, партизаны, старушка-врач. И Оле не обязательно видеть его слезы.

Лукин переживал минуту прощания заново. Двигался следом за Щуко, понурив голову. В начале колонны вышагивал сам Старик, положив руку на автомат. Шагал уверенно и сердито, чуть покачиваясь, а фуражка сбита на затылок.

Где-то за лесом тихо падало вниз солнце. В лесу стало сумеречно и прохладно.

Лукин зябко повел плечами и вспомнил, что оставил шинель у Оли.

Путь был тяжелый и опасный — предстояло перейти хорошо охраняемую железную дорогу и большак. Кругом сновали немцы. Они двигались на фронт и с фронта, днем и ночью, целыми войсковыми подразделениями. С ними лучше было не встречаться.