Читать интересную книгу Прекрасные и обреченные - Френсис Фицджеральд

Глория в глубине души понимала, что никогда не хотела иметь детей. Ее отталкивала приземленная реальность и невыносимая мысль о беременности, представляющей угрозу для красоты. Глории хотелось уподобиться наделенному разумом цветку и по возможности продлить такое существование, всячески оберегая себя. И пусть сентиментальность сколь угодно долго цепляется за иллюзии, но ироничная душа Глории коварно нашептывает, что материнство является привилегией самки бабуина. В мечтах ей виделись туманные образы воображаемых детей, которые всего лишь являлись безупречным символом ее ранней идеальной любви к Энтони.

В конце концов, только красота ее никогда не подводила. Глория не встречала красоты, равной своей. И все доводы, основанные на этике и эстетике, меркли перед роскошными своей реальностью бело-розовыми ножками, девственно совершенным телом и по-детски пухлым ртом — материальным воплощением поцелуя.

В феврале ей исполняется двадцать девять. По мере приближения конца долгой ночи в Глории крепла уверенность, что она в компании со своей драгоценной красотой должна с максимальной пользой провести оставшиеся три месяца. Поначалу она не знала, как это осуществить, но постепенно решение созрело само по себе в виде давно манившего экрана. На сей раз Глория была настроена серьезно. Там, где нужда оказалась бессильной, к решительным действиям подтолкнул страх. Энтони во внимание не принимался. Убогий духом, сломленный жизнью слабак с налитыми кровью глазами. Хотя временами она все еще испытывает к мужу нежность. В феврале Глории исполнится двадцать девять — остается сто дней, это много. И завтра же она пойдет к Блокмэну.

Приняв такое решение, Глория почувствовала облегчение. Ее утешало, что каким-то образом можно продлить иллюзию красоты, запечатлеть на целлулоидной пленке, после того как реальная красота увянет. Итак, решено — завтра.

На следующее утро Глория проснулась больной и разбитой. Попыталась выйти на улицу и не упала только потому, что успела ухватиться за почтовый ящик возле парадной двери. Лифтер из Мартиники помог подняться наверх. Глория легла на кровать и стала ждать возвращения Энтони, у нее даже не хватило сил расстегнуть бюстгальтер.

Пять дней она пролежала с инфлюэнцей, которая, подобно свернувшему за угол и плавно перетекшему в зиму ноябрю, переросла в двустороннюю пневмонию. В затуманенном лихорадочным бредом сознании она бродила по неосвещенному дому, заглядывая в каждую комнату в поисках матери. Больше всего на свете Глории хотелось вновь стать маленькой девочкой, о которой заботится покладистая, но более совершенная сила, пусть не слишком умная, но более стойкая и надежная, чем она сама. А еще казалось, что единственный возлюбленный, которого она желала и ждала всю жизнь, так и остался плодом воображения.

Odi Profanum Vulgus[7]

Однажды в разгар болезни с Глорией произошел странный случай, озадачивший приглашенную медсестру мисс Макговерн. Уже наступил полдень, но в комнате больной было темно и тихо. Мисс Макговерн стояла рядом с кроватью, готовя какое-то лекарство, как вдруг миссис Пэтч, которая до того крепко спала, села на кровати и разразилась страстной речью.

— Миллионы людей, — в неистовстве бормотала она, — карабкаются, как крысы, лопочут, словно обезьяны, и жутко смердят… обезьяны! Или, пожалуй, вши. За один-единственный, построенный с утонченной роскошью дворец… скажем, на Лонг-Айленде… или пусть даже в Гринвиче… за один дворец с картинами старых мастеров и изящными украшениями… с аллеями деревьев и зелеными лужайками, видом на синее море, с красивыми людьми в изысканных одеждах… Я бы пожертвовала сотнями тысяч, миллионами. — Она с трудом подняла руку и щелкнула пальцами. — Мне на них наплевать… ясно?

Во взгляде, которым одарили мисс Макговерн по завершении речи, светились странное лукавство и необычная сосредоточенность. С коротким презрительным смешком миссис Пэтч упала на подушки и снова погрузилась в сон.

Мисс Макговерн недоумевала, стараясь понять, какие сотни тысяч и миллионы миссис Пэтч намеревалась принести в жертву ради своего дворца. В конце концов сиделка пришла к выводу, что это доллары… хотя вроде бы речь велась не о них.

Кинематограф

На дворе стоял февраль, и до дня рождения оставалось семь дней. Обильно выпавший снег заполнил поперечные улицы, как набившаяся в щели пола грязь, превращаясь в мокрое месиво, которое выдворялось в сточные канавы с помощью шлангов, принадлежащих отделу по очистке улиц. Переменчивый ветер, не ставший от того менее обжигающим и пронизывающим до костей, врывался в открытые окна гостиной, принося мрачные тайны темных переулков и унося в своем круговороте из квартиры Пэтчей затхлый запах табачного дыма.

Глория, закутанная в теплое кимоно, зашла в выстуженную комнату и, сняв телефонную трубку, позвонила Джозефу Блокмэну.

— Вы имеете в виду мистера Джозефа Блэка? — переспросила телефонистка на студии «Филмз пар экселенс».

— Блокмэн, Джозеф Блокмэн. «Бэ», «эль», «о»…

— Мистер Джозеф Блокмэн сменил имя, и теперь он Блэк. Желаете с ним поговорить?

— Ах да, разумеется. — Испытывая чувство неловкости, Глория вспомнила, как некогда прямо в лицо называла этого человека Блокхедом.

С его кабинетом соединили после обмена любезностями с еще двумя женскими голосами, последний из которых принадлежал личной секретарше мистера Блэка. Глорию попросили представиться… И только услышав в микрофоне журчание знакомого, но несколько холодноватого голоса, она вспомнила, что не виделась с Блокмэном уже три года. Итак, он сменил имя и называет себя Блэком.

— Мы можем встретиться? — спросила Глория непринужденным тоном. — Разумеется, по делу. Наконец-то я решила сниматься в кино.

— Очень рад. Всегда считал, что это занятие вам подойдет.

— Можно устроить для меня пробы? — осведомилась Глория самоуверенным тоном, свойственным всем красивым женщинам, а также женщинам, которые когда-либо считали себя таковыми.

Блокмэн заверил, что все зависит от ее желания посетить киностудию. В любое время? Прекрасно, он позвонит сегодня же и сообщит, когда прийти. Разговор завершился традиционным обменом любезностями с обеих сторон. А потом с трех до пяти Глория просидела у телефона — но безрезультатно.

На следующее утро пришло письмо, которое обрадовало и взволновало:

«Дорогая Глория! По счастью, мне на глаза попался один сценарий, который, по-моему, вас заинтересует. Мне бы хотелось, чтобы вы начали с роли, где вас заметят. В то же время, если такую красивую девушку, как вы, ввести в картину наравне с одной из побитых молью „звезд“, что вечно доставляют массу хлопот на любой киностудии, пойдут ненужные толки. Но в фильме Перси Б. Дебриса есть роль молодой особы, которая, как мне кажется, просто создана для вас и принесет известность. В главных ролях заняты Уилла Сэйбл и Гастон Мирс, а вы, полагаю, могли бы сыграть младшую сестру героини.

В любом случае режиссер картины Перси Б. Дебрис согласен устроить пробы, если вы приедете на студию послезавтра, в четверг, в десять. Если время подходит, я вас встречу.

С наилучшими пожеланиями, всегда преданный вам

Джозеф Блэк».

Глория решила не посвящать в свои дела Энтони до окончательного прояснения ситуации и на следующее утро, пока муж спал, быстро оделась и выскользнула из дома. По ее мнению, в зеркале предстала та же картина, что и всегда. Однако Глория тревожилась, не осталось ли на лице следов болезни. Она еще не успела набрать свой обычный вес, и несколько дней назад ей показалось, что щеки слегка запали. Но потом решила, что это явление временное и сегодня она выглядит, как всегда, свежо. Глория надела новую шляпку и, поскольку погода стояла теплая, оставила шубейку из шкуры леопарда дома.

На студии «Филмз пар экселенс» о приходе Глории доложили по телефону и сообщили, что мистер Блэк сейчас спустится. Глория осмотрелась. Появились две девушки в сопровождении толстого коротышки в пиджаке с прорезными карманами. Одна из девушек показала на стопку тонких пакетов высотой по грудь взрослому человеку и футов двадцати в длину, сваленных у стены.

— Студийная почта, — пояснил толстяк. — Фотографии «звезд», работающих с «Филмз пар экселенс».

— О!

— Каждая с автографом Флоренс Келли, Гастона Мирса или Макдоджа. — Он доверительно подмигнул. — Во всяком случае, когда какая-нибудь Минни Макглук из Саук-Сентр получит заветную фотографию, то непременно решит, что это настоящий автограф.

— Так они просто наштампованы?

— Разумеется. Чтобы подписать все фотографии, нужно заниматься этим по восемь часов в день. Говорят, Мэри Пикфорд рассылка фотографий ежегодно обходится в пятьдесят тысяч долларов.