Точки над «и» не были поставлены, и ей требовалось поставить. — Что же, прямо совсем не могла?
— Ну не могла, ну говорю же! — уклончиво, опять не глядя в глаза, но уже с напором, вскидываясь, сказал Ермолай. — И мне, знаете… мне тоже нужно, я поеду сейчас.
Они выбрались между домами на улицу и, не сговариваясь, пошли к троллейбусной остановке.
На призаводской площади Ермолаю нужно было сходить, чтобы пересесть на трамвай или другой троллейбус, Евлампьев тоже поднялся, но Маша остановила его:
— А нам-то зачем?
Через окно они увидели, как Ермолай соскочил с подножки, оглянулся, нашел их взглядом, дернул головой, прощаясь, и быстро, почти бегом, пошел через площадь к трамваю.
Троллейбус тронулся, заскрипели, закрываясь на ходу, двери, побежали мимо окон деревья улицы, и площади стало не видно.
— Ну, так и как тебе его Людмила? — спросила Маша.
— Да как…— Евлампьев медленно пожал плечами.
Ннкак это все, что жало, давило в груди, эдакой несильной, но совершенно отчетливо ощутимой, саднящей болью, не переводилось в слова, не укладывалось в них — слишком они были тесны.
— Как… нас она, во всяком случае, явно не хочет знать.
— Явно, явно, — тут же подхватила Маша. — Уж даже нос к носу столкнулись, и то… И как она знакомнлась, как смотрела… будто мы какие враги ей!
— Да нет…— Евлампьев увидел ее стоящей у приступка крыльца, она смотрит своими властно-чувственными брызжуще-синими глазами в их сторону. «Что ты застрял там?» — спрашивает она Ермолая, и в ее унижающей интонации — полное пренебрежение всеми свидетелями, слышащими этот ее вопрос. — Она не как с врагами… нет, по-другому. Будто она с пустым местом знакомилась — вот как.
— Да? — с сомнением спросила Маша. И ответила сама себе через паузу: — Пожалуй… И ты заметил, — с каким-то сторонним оживлением и осуждением одновременно вдруг проговорила она, — ты заметил, как они похожи?
— Кто? — не понял Евлампьев.Ермолай с нею?
— При чем Ермолай здесь? Людмилы эти. Ермолаева и жена Хваткова.
— А-а!..протянул Евлампьев.
А ведь да, действительно. Похожи. Ничего похожего внешне — и вместе с тем поразительно похожи. Будто некая мета в выражении лица, глаз… что не утаишь, не скроешь, одна мета, одна — несомненно. А уж жена Хваткова, если верить его рассказу… М-да. Скажи, кто твой друг… Это обычно так: дружба — или при полном несходстве, как вот у них было с Аксентьевым, или при полном совпадении. Одно из двух.
— Интересно, а кем она работает? — с прежней внезапностью спросила Маша.
Этот вопрос был уже чисто риторический, и Евламнцьев в ответ снова пожал плечами, не добавляя
на нынешний раз никаких слов.
— Мне почему-то кажется, что учительницей, — сказала Маша.
— Так непременно и учнтельницей? — Евлампьеву стало смешно. — А может, врачом?
— То есть не учительницей, а преподавателем, — поправилась Маша.— Преподавателем техникума.
— Ну уж. С такой точностью! Может, скажешь еще, какого техникума?
— Нет, какого — не скажу, — с совершенной серьезностью ответила Маша. И расстроеннио махнула рукой: — А, лучше б и не встречать! Уж не знали, так и не знали…
Троллейбус, всех, как одного, резко качнув вперед, начал тормозить. Евлампьсв, хватаясь за поручень переднего сиденья, глянул в окно — подъезжали к остановке. Если идти в кино, нужно было сходить сейчас.
— Что, пойдем в кино? — спросил он.
Маша непонимающе поглядела на него:
— В кино?
— Да ну на фильм, рекламу мы с тобой еще смотрели, девятнадцать сорок.
— А! — вяло произнесла она, вспоминая. — Ну да… А что, мы успеваем?
Троллейбус ткнулся передним колесом в бетонный бордюр дороги, его несколько раз тряхнуло, и он замер.
— Ну, если выходить, то выходить, Маш, — торопливо проговорил Евлампьев.
— Давай, — вздохнув, стала она подниматься с места.
Евлампьев вскочил, побежал по проходу к передней двери, встал в ней, знаками показывая водителю, чтобы он подождал, не закрывал, идут еще там, Маша подошла, и он, в торопливости по-молодому соскочив вниз, подал ей руку.
Троллейбус, хрипло заурча мотором, тронулся и, глухо прошебарша шинами, унесся.
— Что, идем? — будто в троллейбусе они ничего не решили, спросила Маша.
Идти в кино Евлампьеву теперь не хотелось. Не то было настроение. Это как-то само собой, вне его воли, по инерции выскочило: «Что, пойдем в кино?» — глянул в окно, и вспомнилось. Но вроде бы глупо было не пойти, раз специально вышли для этого из троллейбуса раньше времени, и он сказал:
— Да ну что ж… пойдем. Что дома делать…
Они вошли в зал с третьим звонком и не успели дойти до своих мест, свет погас. Экран почему-то не загорался и не загорался, и пришлось добираться в полной темноте, на ощупь. Маше что-то все не везло: она запнулась о чью-то выставленную в проход ногу и едва не упала, заходя в ряд, больно ударилась бедром об угол спинки крайнего сиденья и, когда садились, защемила сиденьем юбку, потянула, и та, громко затрещав, разошлась где-то по шву.
— Ой боже ты мой!..— вырвалось у Маши, и в голосе ее Евлампьев услышал слезы.
Спустя мгновение экран засветился, по нему побежали, сменяя одна другую, заставочные картинки «Новостей дня», и в динамиках, привычно завывая, загремела бравурная тусклая музыка. Евлампьев посмотрел на Машу. Она сидела, не глядя на экран, доставала из сумки платок, подглазья у нее в отраженном от экрана свете мокро блестели.
— Ну, ты чего? — кладя ей на колено руку, утешающе проговорил он. — Ну, чего?.. Из-за юбки расстроилась?
— Ой, да нет! — махнула она рукой.— При чем здесь юбка?..
Вытерла платком слезы, сглотнула слюну, пожевав губами, и сказала обрывающимся голосом :
— Романа мне жалко… Просто ужасно жалко… Ведь он же несчастлив с ней!..
— Да почему же так вот обязательно, что несчастлив? — продолжая держать свою руку на ее колене, сказал Евлампьев.Помнишь, как он звонка ее ждал?
— У него был вид побитой собаки, — снова с судорожностью сглотнула она слюну. — Отчего? Оттого, что столкнулся с родителями. Конечно, несчастлив!..
И тогда, когда он ждал ее звонка, у него тоже был вид побитой собаки. Собаки, которую побили, н она теперь заискивающе ждет прощения. И что он, что он звонил несколько дней назад им,