рассказала ему, что мой отец, Матиас Родригес де Санта Круз уже скончался, моя мать же была американкой, которую мы толком и не знали, ведь женщина умерла сразу же после моего рождения, что никак не противоречило правде. Диего никоим образом не выказывал любопытства, стремясь узнать как можно больше; также его не интересовало моё увлечение фотографией, и когда я объявила молодому человеку, что не намерена бросать любимое занятие, он сказал, что в этом нет ни малейшего неудобства. Более того, молодой человек тут же рассказал, что его сестра пишет акварельными красками, а невестка вышивает крестиком. За время продолжительного морского путешествия по водным просторам всем нам так и не удалось по-настоящему перезнакомиться, вместо чего мы оказались вконец сбитыми с толку да и вдобавок основательно запутались в прочной паутине, которой, хотя и с лучшими намерениями, окружила нас моя бабушка.
На океанском лайнере и преимущественно среди пассажиров первого класса мало что можно было сфотографировать, за исключением, пожалуй, дамских нарядов и цветочного убранства столовой. Поэтому я частенько спускалась на нижние палубы, чтобы сделать портреты остальных, в особенности же путешественников самого дешёвого класса, вынужденных тесниться в чреве нашего корабля. Там плыли рабочие и иммигранты, направляющиеся в Америку и желающие попытать счастье в этой стране. Здесь же можно было встретить русских, немцев, итальянцев, евреев и людей, едущих практически без денег, однако ж, с полными надежд сердцами. Мне показалось, что несмотря на неудобства и недостаток средств, все они проводили время куда лучше тех, кто плыл первым классом в обстановке несколько надменной, торжественной и скучной. Среди иммигрантов я заметила ненавязчивые товарищеские отношения – мужчины, как правило, играли в карты и домино, женщины же привычно объединялись группами, делясь между собой житейскими вещами. Их дети из подручных средств сооружали удочки и играли тайком. По вечерам пассажиры выбирались из своих кают, чтобы развлечься, играя на гитаре, аккордеоне, флейте и скрипках и устраивая на этом фоне весёлые празднества с песнями, плясками и пивом. Никто не обращал внимания на моё присутствие, люди не задавали никаких вопросов, и буквально за несколько дней, проведённых в их компании, я стала своей, что и дало возможность фотографировать пассажиров, как только мне заблагорассудится. На корабле я не могла разворачивать свои негативы, однако разбирала материал с особым тщанием, чтобы позже, в Сантьяго, было легче довести дело до конца. Как-то раз отправившись в очередную прогулку по нижней палубе, я, совершенно того не заметив, налетела в упор на человека, которого ожидала там обнаружить самым последним.
- Чингисхан! – воскликнула я, как только увидела мужчину.
- Полагаю, вы меня с кем-то спутали, сеньорита…
- Простите вы меня, доктор Радович, - умоляла я его, чувствуя себя полной идиоткой.
- А мы знакомы? – удивившись, спросил он.
- Вы меня не помните? Я внучка Паулины дель Валье.
- Аврора? Да ну, а я бы вас никогда и не узнал. Как же вы изменились!
Разумеется, изменилась. Полтора года назад он знал меня одетой во всё девчачье, теперь же взору открылась вполне сложившаяся женщина, с висящим на шее фотоаппаратом и надетым на палец обещанным кольцом. С этого путешествия и началась дружба, которая со временем сильно изменит мою жизнь. Доктор Иван Радович, пассажир второго класса, не мог подниматься без приглашения на палубу первого, тогда как у меня была возможность спускаться и его навещать, что я нередко и делала. Молодой человек рассказывал мне о своей работе с той же страстью, с которой я говорила ему о фотографии. Несмотря на то, что он видел, как я активно использую фотоаппарат, я не могла ничего ему показать из сделанного ранее, так как всё оно находилось в глубине баулов. Правда, я обещала это сделать, но лишь по прибытии в Сантьяго. Однако так не произошло, потому что спустя некоторое время мне просто стало стыдно приглашать его по столь незначительному поводу. Это показалось мне проявлением тщеславия, да мне и самой не хотелось отнимать время у человека, занятого спасением человеческих жизней. Узнав о присутствии доктора на борту, моя бабушка тотчас пригласила молодого человека на веранду нашего номера выпить чаю. «Здесь, с вами, я чувствую себя в безопасности даже в открытом море, доктор. Если вдруг в моём животе даст о себе знать очередной грейпфрут, вы тут же придёте и удалите его из меня при помощи кухонного ножа», - шутила бабушка. За время путешествия приглашения выпить чаю повторялись неоднократно, плавно оканчивающиеся игрой в карты. Иван Радович нам рассказывал, что уже завершил свою практику в клинике Хоббса и возвращается в Чили, чтобы работать в больнице.
- А почему бы вам не открыть частную клинику, доктор? – намекнула моя бабушка, которая была предана ему всей душой.
- Да просто нужных денег и связей, что требуются на это дело, у меня никогда не будет, сеньора дель Валье.
- Я лично намерена его финансировать, если вам угодно.
- Никоим образом я не могу допустить, чтобы…
- Я бы всё равно так поступила и вовсе не ради вас, а потому что подобное заведение ещё и хорошее вложение средств, доктор Радович, - прервала его моя бабушка. – В нашем мире болеют все и каждый, отчего медицина становится неплохим бизнесом.
- Полагаю, что медицина всё-таки не бизнес, а всего лишь способ поправить здоровье, сеньора. Как врач, я только должен исполнять свои обязанности и надеюсь, что когда-нибудь быть здоровым станет вполне доступно каждому чилийцу.
- Вы – социалист? – спросила моя бабушка, невольно состроив гримасу отвращения, потому что после «предательства» сеньориты Матильды Пинеда она утратила всякую надежду на этот самый социализм.
- Я врач, сеньора дель Валье. Лечить людей, вот, пожалуй, и всё, что мне интересно.
Мы вернулись в Чили под конец декабря 1898 года и оказались в стране, полностью охваченной моральным кризисом. Никто, начиная с богатых землевладельцев и вплоть до школьных учителей или же добывающих селитру рабочих, не был доволен своей участью либо же политикой правительства. Чилийцы казались людьми, смирившимися как с отрицательными сторонами своего характера - пьянством, праздностью и воровством, так и с общественным злом, заключающимся в обременительной бюрократии, безработице, неэффективности правосудия и нищете. Это противостояло наглому хвастовству богачей и вызывало в людях всё возрастающую, хотя и скрытую ярость, распространяющуюся с севера на юг. Мы запомнили Сантьяго невыносимо грязным, с большим количеством жалких людей, заражённых тараканами жилых домов и мёртвых детей, ещё даже не начавших ходить.