Кучер провез нас по другой дороге в Андижан по совету знающих лиц, уверивших его, что эта дорога будет лучше и короче. Ехали около ка- ких-то высоких сопок глухой и грустной местности, вдруг вдалеке увидали на дороге пасущееся стадо овец, между тем кругом травы нет, один камень. Кучер, обратившись ко мне, сказал: «Овцы пасутся, а пастуха нет! Мне в Оше говорили, что по этой дороге жилья не будет». Подъехав ближе, увидали: на дороге лежал скелет верблюда, на нем сидели несколько орлов-стервятников, выклевывающих остатки мяса от костей, и вокруг них сидит несколько десятков насытившихся орлов, чистивших свои носы и переваривавших пищу, не обращая ни малейшего внимания на нас, только два или три лениво перелетели сажени на две и сели опять спокойно.
Поехал в Наманган, крупный скупной пункт хлопка; по дороге туда пришлось заехать в Чует, стоящий от Коканда верстах в 40–50. Чует в то время был глухим местом, и скупка хлопка производилась одним лишь нашим Товариществом. Заведовал скупкой в Чуете молодой человек Герман Петрович Кречетов, ему можно было дать лет двадцать с чем- нибудь; он был низенького роста, с красивым подвижным лицом, с черными волосами, с черными глазами, носил небольшую бородку; несмотря на то что он был очень толст, был подвижен и энергичен.
Кречетов, попав в хороший пункт, где не имелось конкурентов, довольно успешно развил дело, и благодаря этому у него появилась уверенность в непогрешимости его работы, он приписывал успехи своим способностям и талантам, а не сложившимся благоприятным условиям. Благодаря всем этим обстоятельствам из него не выработался полезный деятель, он начал сильно кутить, и об его кутежах ходило в Фергане много разных рассказов.
Во время моего первого посещения Чуста в этом довольно большом кишлаке русских было только трое: Герман Петрович Кречетов, уездный начальник 1*, очень молодой офицер, с такой же молоденькой женой, только недавно повенчавшиеся.
В Чуете пришлось остаться ночевать; день же весь ушел на знакомство с клиентами, осмотр складов хлопка, проверку выхода чистого волокна из сырцового хлопка, осмотр завода; незаметно начало темнеть, и мы отправились в квартиру Кречетова, чтобы пообедать и залечь спать. Предполагали, что нам на обед малайка Кречетова приготовит шурпу и плов, обыкновенно изготовляемые всеми сартами, так как изготовлением обедов редко занимаются сартянки, а в большинстве случаев их мужья.
Войдя в комнату Кречетова, где был накрыт стол для обеда, я был удивлен: стол накрыт белой камчатной 2* скатертью с пятью приборами, на каждом из них вычурно стояла салфетка, как бывает в лучших ресторанах, посередине стола стояли вазы с цветами, фруктами, вина в специальных жбанах и разнообразная закуска.
Я потом догадался, что вся сервировка стола была от уездного начальника, который со своей миленькой женой участвовал на обеде.
Сели за стол. Малайка принес великолепный куриный суп, который молодая дама разливала в тарелки, а малайка разносил блюдо со слоеными пирожками, после чего подали телятину с соусом из петушиных гребешков, за телятиной следовала индейка с картофелем и салатом, и обед закончился отличным пломбиром. Все кушанья были весьма изящно и красиво убраны, как только можно ожидать от очень умелого и хорошего повара. Я невольно задал вопрос Кречетову: «Где вы нашли такого замечательного повара?» — «Повар я сам, — ответил он, — только малайка смотрел, чтобы кушанья во время моего отсутствия не переварились и не пережарились».
Я вспомнил, что во время моего осмотра хлопка, завода Кречетов неожиданно скрывался, что меня в то время удивляло, я никак не мог понять причину его отсутствия, когда он должен был быть при мне, чтобы давать объяснения. Теперь мне стало ясным, что он бегал в кухню, волнуясь за свое кулинарное изготовление.
После обеда был кофе с ликерами, и закончился пир жженкой, которую я пил первый раз в жизни.
С отцом Германа Петровича, Петром Гавриловичем, я был знаком по Бирже, он был известный и уважаемый маклер по шерсти. Про него говорили, что он большой гурман, и если кому хочется поесть что-нибудь особенное, то можно только у него. Зарабатывая большие деньги, он большую часть их расходовал на еду, вот и сынок вышел в папашу не только лицом, но и уменьем хорошо и много поесть.
Кречетов оставался на службе в Товариществе недолго, что-то года два или три. Вызвал из Москвы своего приятеля Константина Макаровича Соловьева, имеющего некоторые средства, совместно с ним начали заниматься скупкой хлопка 3*, но К.М. Соловьев, как ловкий и смекалистый человек, выстроил маслобойный завод и стал гнать масло из хлопковых орешков, а Кречетов уехал в Америку, чтобы, как он сам говорил, специализироваться более в хлопковом деле.
В Америке, нужно думать, он занимался делом мало и дошел до полной нищеты, сделался чистильщиком сапог, и эта работа его не вывезла, он остался без денег и вещей, за исключением одного фрака из-за невозможности найти на него покупателя вследствие его широких размеров, по корпусу Кречетова, и небольшого роста.
Случайно зашел в какую-то пароходную компанию и попросил себе должность. Фрак в данном случае его выручил: он был принят в качестве помощника лакея. Пароход был первоклассный, наполненный изысканной публикой. За обедом присутствующие дамы были в бальных платьях, а мужчины в смокингах с цветком в петличке.
Подавая блюда, Кречетов увидал среди обедающих своего закадычного друга по кутежам и безобразиям в Фергане Станислава Казимировича Козел-Поклевского 4*. Кречетов ему неоднократно оказывал разные услуги, и когда Поклевский приезжал в Москву, всегда останавливался у него в доме отца, обласканный и принятый им как друг его сына. Козел-Поклевский, когда увидал, что лакей, подающий ему, его друг, он, боясь шокировать себя среди элегантной публики, сделал вид, что не узнал Кречетова. И в продолжение всего пути избегал встречи с Кречетовым наедине и даже, бывало, покрикивал на медленность исполнения его приказания. Поклевский занимал на пароходе одну из лучших кают, тратя там деньги, ни в чем себе не отказывая ради своего удовольствия.
Кречетов, приехав в Москву, понятно, рассказал обо всем своему отцу, чем возмутил Петра Гавриловича, который задумал наказать мерзкого полячка, посоветовал сыну об этом никому пока не говорить, предполагая, что Поклевский не преминет приехать к ним с визитом и они должны сделать вид, что словам Поклевского верят.
Поклевский действительно приехал к ним, был принят со старым радушием и с просьбой пожаловать на другой день обедать в Купеческий клуб, чтобы вспрыснуть возвращение двух друзей из Америки.
Петр Гаврилович пригласил на этот обед многих из своих друзей и знакомых. Приехавшего Поклевского посадил рядом с собой и во время обеда усиленно ухаживал. Подали шампанское, старик Кречетов поднял бокал и попросил слово. В зале все умолкло, даже публика, не участвующая в обеде Кречетова, — все желали слышать, что скажет П.Г. Кречетов.
«Господа! Здесь в нашей компании сидит Станислав Казимирович Козел-Поклевский, друг моего сына Германа, долго жившего с ним в Азии, деля совместно горе и радости. Я и вся моя семья принимали его со всем своим расположением у себя в доме, делясь с ним хлебом и солью, что делаю и в данное время, но уже с другой целью: указать всем моим друзьям, что стоит этот господин! Какого он заслуживает отношения к себе! Мой сын Герман, друг Поклевского, очутился в тяжелом положении в Америке, без копейки денег, принужден был наняться на пароход в качестве помощника лакея. На этом же пароходе ехал его друг Поклевский с полным комфортом, расходуя деньги без счета на свои прихоти, делая вид, что он не узнает своего друга, чтобы не шокировать себя перед публикой в знакомстве и дружбе с лакеем. В настоящее время поднимаю бокал, чтобы провидение впредь избавило нас навсегда от таковых друзей, подобных сидящему здесь господину Поклевскому! Предполагаю, что ему достаточно сказанного, чтобы он покинул нашу компанию и не возвращался больше к нам».
Я слышал все это от своего знакомого Т.И. Обухова, бывшего на этом обеде. Петр Гаврилович, хорошо владевший словом, сказал с особым умением и с язвительной иронией. Обухов, рассказывающий мне о ней, понятно, не мог передать речь со стенографической точностью, и я ее привожу своими словами, оставляя смысл всей речи таким, как мне пришлось ее слышать.
Мне было от души жаль Германа Петровича Кречетова, способного, талантливого и находчивого человека: попади он сначала в более жесткие и опытные руки, из него мог получиться очень полезный и дельный человек.
Мне пришлось слышать от Т.И. Обухова про комический случай, бывший с Кречетовым у одного из общих знакомых в Маргеллане.