– Да, леди, что за вопрос?
В гиацинтовом взоре отразилось огорчение.
– Я знала сэра Инконню, отважного и храброго…
– Я более не безродный, – перебил Гингалин раздраженно, – у меня есть имя, леди.
Фрейлина кивнула с печальным видом:
– Верно. Просто я не знаю сэра Гингалина. Сдается, он хуже Инконню.
Гингалин дернул головой, силясь скрыть на лице досаду. Фрейлина отшатнулась от его деревянной улыбки.
– Гингалин такой же, леди, – сказал рыцарь холодно. – Что вам не по нраву?
– Инконню не стал бы жениться без любви, – сказала Хелия.
«Любовь, – подумал он устало. – Придумка, воспетая рыцарями, коим нужно отвлечение от грязных, плотских… э-э… утех и скотости, чтобы жить было не так тошно. На деле – пар, ничто, сладкая ложь, самообман. Хелия, ты никак не можешь сказать, что любишь меня, сдается, тут имеет место ревность к королеве, в чьей тени ты пребываешь».
– О чем вы думаете, Гингалин? – спросила Хелия с надеждой.
«Нет любви, чести, доблести. Мир проще, чем воображалось, грубее, примитивней. Жить мечтами означает умереть в реальности».
– Леди, не обращайте внимания, – отмахнулся Гингалин.
Фрейлина нахмурилась, надула губки. Луна обливала камни холодным светом, на стенах гасли факелы стражей.
– Вы не ответили, – напомнила девушка. – Вы любите королеву?
– Да, – ответил рыцарь.
Фрейлина дернулась, будто получила удар в голову, ладони прижала к груди. Гингалину стало неприятно, и он отвернулся.
– Почему вы лжете? – прошептала Хелия. – Скажите, кто та, кого вы любите?
Рыцаря сказал, сцепив зубы:
– Леди, я не улавливаю смысл нашего разговора. Вероятно, хмель ударил мне в голову. Разрешите откланяться.
Она схватила его за рукав, Гингалин, не выдержав ее тоскливого взгляда, уставился на носки своих сапог.
– Гингалин, молю, ответьте!
Рыцарь склонил голову, резким движением освободил рукав:
– Доброй ночи, леди.
Гуляки торопливо расступались перед рыцарем, видя его суровое лицо.
Хелия смотрела ему в спину и, когда он скрылся за поворотом, сглотнула слезы.
«Он колеблется, надежда есть», – подумала с робкой радостью.
В рощу с азартными криками въезжали егеря, у многих к седлу были приторочены тушки зайцев, тетеревов. Гингалин остановил разгоряченного коня: бока жеребца раздувались, он беспокойно бил копытом. Юноша сломал ветку, с наслаждением вдохнул запах молодой листвы.
Гингалина окружили егеря, он вдохнул плотный запах пота, испытал терпкое удовольствие, почувствовал в себе звериную силу.
– Удачная охота, сэр, – сказал один из егерей.
Гингалин благодушно кивнул. Его взгляд зацепился за темное тело в зарослях: добыча испуганно порскнула прочь, ломая подлесок, охотничья кавалькада ринулась следом с гиканьем и посвистом.
Пойманным оказался неопрятный виллан: мужлан бухнулся на колени, прижимая к груди охапку облезлых веток. Всадники взяли его в кольцо, копья уставили в лицо, хищно поскрипывали луками. Виллан трясся, затравленно озираясь.
Гингалин глянул с высоты седла брезгливо, крестьянин вздрогнул от жесткого голоса:
– Что ты делал в моих угодьях?
По правде говоря, Гингалин еще не стал хозяином Сноудона, до свадьбы осталось две недели, но никто из егерей не посмел поправить спасителя королевства.
– Я собирал хворост, господин, – пролепетал виллан. Сквозь маску грязи проступала смертельная бледность.
– А кто дал разрешение? – спросил Гингалин грозно.
Егеря засмеялись вилланскому испугу.
– К-королева не против, если подданные в крайней нищете иногда подберут ветку-другую, – сказал виллан плачуще. Подбородка коснулось острие копья, и мужик вздрогнул, кругля глаза, вызывая взрыв хохота.
Гингалин жестко усмехнулся:
– Королева не против, а я, новый хозяин земель, против. И сдается, ты не только палки собирал.
– Нет-нет, господин, только хворост, всего несколько веток, – выпалил мужлан скороговоркой.
Гингалин кивнул егерям, и пара всадников, спешившись, исчезла в сплетении молодой зелени. Через некоторое время к ногам виллана швырнули силки на птицу и мелкого зверя. Мужик под громовой смех покачнулся.
Юноша, оглядев ловчую снасть, презрительно сплюнул:
– Хворост стал летать и бегать?
Виллан тонко закричал:
– Господин, зима выдалась тяжелой! Двое сынков померли, дочери хворают, жена!.. Пощадите, господин! Смилуйтесь!
Гингалин поморщился, словно услышал непристойный звук, присущий свиноферме, махнул рукой:
– Вздерните преступника!
Виллан отчаянно закричал, метнулся в чащу. Швырнув его наземь ловким ударом «пяткой» пики в хребет, егеря с хохотом связали ему за спиной руки, деловито свили петлю и оплели грязную шею белым кольцом.
Гингалин с холодной усмешкой наблюдал, как вопящего крестьянина усаживали на коня, как егерь, взобравшись на дерево, привязывал конец веревки к толстой ветке.
– Хоть раз в жизни побудет господином, покатается на лошадке! – смеялись охотники. Гингалин одобрительно улыбался.
Легкий шлепок по крупу, и вопль виллана оборвался, его судорожный танец вызвал громовой хохот. Гингалин равнодушно отвернулся от первого весеннего плода, скомандовал:
– В замок! Пора пообедать.
Кровь нехотя остывала после бешеной скачки. Гингалин подставил лицо солнечным лучам. В светлом небе плыли кудрявые облака, похожие на белоснежные горы, летающие острова и сказочных животных.
Конь, громко фыркая, тянулся к изумрудным стеблям, вокруг расстилалось зеленое море. Звонко пели птицы, стрекотали насекомые. Гингалин жадно вдыхал чистый воздух, грубое удовольствие щекотало мозг.
«Хорошо! Быстрый конь, ветер в лицо, запахи весны, ощущение полнокровной жизни!»
Во рту пересохло. Увидав справа деревню, Гингалин пришпорил коня.
Жители неустанно работали на полях, чтобы прокормить лордов.
«Хорошо, пусть работают», – подумал он с удовольствием.
Он ехал по улице, всматриваясь в дома, мимо шмыгала домашняя птица, громко лаяли псы. Ощутив чей-то пристальный взгляд, он резко повернул голову, заметил в дверном проеме хижины мелькнувшую фигуру. Конь покорно направился к неказистому домику.
Гингалин, спешившись, бесцеремонно зашел в дом, скривился при виде скудного убранства. В темном углу лежал комок тряпок. Гингалин сказал неприязненно:
– Эй, там, я хочу воды, принеси!
Тряпки зашевелились, и перед взором рыцаря предстала угловатая девушка – юная, почти ребенок, она торопливо проковыляла мимо. Гингалин, сердито сопя, переминался у входа, сплевывал на пол, устланный соломой, от тяжелых запахов в носу свербело.
Девчушка вернулась с водой, юноша брезгливо отпил из грязной щербатой плошки, остатки выплеснул на пол.
– Может, станет чище, – хохотнул грубо.
Девчушка съежилась, в ее огромных глазах читался страх. Гингалин обратил внимание на хромоту, кивнул: понятно, почему не в поле, поранилась, наверное.
– Как живете? – спросил покровительственно. – Что молчишь, отвечай!
– Хорошо, государь, – прошептала девушка.
Гингалин с усмешкой обвел комнату рукой:
– Незаметно.
– Зима выдалась тяжелой, но мы не жалуемся, – сказала смиренно.
– Хорошо, – кивнул юноша.
Девушка попятилась от его пристального взгляда. Гингалин воровато огляделся и прикрыл за собой дверь.
– Нет, пожалуйста, не надо, – прошептала вилланка умоляюще, что распалило его еще сильнее.
Хромоногая попыталась выбежать из дома, но юноша ухватил ее за пояс, грубо развернул и отправил на пол. Захлебываясь темным желанием, он задрал ей юбку на спину, вошел грубо, неистово. Плач и мольбы девчушки возбуждали его лучше изысканных ласк.
С мощным выдохом переждал сладостное ослепление, затем отшвырнул вилланку. Та зарыла лицо в солому, хрупкое тело сотрясала дрожь, по белым бедрам текли красные струйки.
Гингалин, довольно рыкнув, натянул штаны, ладонью смахнул со лба пот. На пол бросил пять серебряных монет: