— Сто тысяч рублей, ты не ослышался. Скажи мне, ты видел, что здесь было недавно? — Велеслав вытащил пачку пятитысячных банкнот и отсчитывал двадцать купюр, думая о том, что в Москве его знакомый галерист отвалит ему за этот альбом в несколько раз больше и при правильной подаче выставка «Рисунки спящего мальчика» (Велеслав с ходу и название придумал) станет крупным событием в жизни Москвы Живописной.
Маленький художник смотрел на деньги недоверчиво, переводя взгляд с Велеслава на альбом, пошедший по руками Дозорных, восхищенных не менее своего предводителя с вытатуированной змеей на голове. Наконец Василий объявил свое решение:
— Я вижу, что тебе охота узнать, кто здесь был, кто излупил ваших парней и забрал ваших девок? Да я и так скажу, а вот только рисунки я как-то не готов продавать, поэтому вы своими деньжищами у меня перед носом не размахивайте. Я для себя рисую, а не на продажу.
— Перестань, — Велеслав улыбнулся, подумав, что парень оказался еще и ушлым и, видя неподдельный интерес к своим работам, решил набить цену. — Всё продается и всё покупается. Назови свою цену.
— Эти рисунки — из моей души, понимаешь, кореш? — словно опомнившись, что он чересчур открылся и показал себя настоящего, вновь огрубил свою речь художник. Для него вся эта блатная словесная грязь являлась защитной броней. Ведь в таком месте по-другому просто не выжить…
— А душу я хрен продам, хоть за сто тысяч, хоть за сколько, — сказал, как отрезал.
— Ладно, ладно, я понял, — Велеслав примирительно поднял руки. — Просто покажи, где наши женщины, идёт? У кого они?
Василий вздохнул.
— Пошли, только альбом отдай…
Они двинулись вдоль берега реки, туда, где невдалеке громоздились одна на другую убогие избушки с крошечными палисадниками, с огородами, заваленными всяким мусором: ржавыми мотоциклетными рамами, дырявыми ведрами, разнокалиберными автомобильными покрышками. То тут, то там виднелись штабеля полугнилых досок, заготовленных однажды кем-то, еще, по всей видимости, в прежние, советские времена (когда население не было столь поражено алкоголизмом и всеми существующими на Земле пороками людскими), да так с тех пор и брошенных чернеть под дождем и снегом, как немое свидетельство лени и наплевательского отношения их бывших владельцев к собственной жизни. Не осталось хозяина на этой земле, а царили здесь упадок, нищета и отупелое пьяное безразличие, порой переходящее в звериную жестокость.
— Вот так и живем, — совсем по-взрослому вздохнул Василий. — У меня вся жизнь — река. Как навигация — я малость зарабатываю: бабка самогонки нагонит, а я наберу банок, бутылей, в бидон здоровенный самогонки налью, на тачку всё это дело — и бегом на реку. Кто мимо плывет, на баржах в основном, так «подплывайте, люди добрые», как говорится. Они на берег, а я тут как тут со жбаном своим да с половником: пойло бабкино по банкам да по бутылкам разливаю. А как посуда кончается, так меняю пластинку: «Подходите, мол, со своей тарой». Самогон у бабки получается такой крепкий, что кого хочешь с ног валит. Вот с этого мы с ней и живем. А которые урки расконвоированные, на поселении, полосатики, мать их, так те вообще ничего платить не хотят, себя «в законе» считают. Меня столько раз били да грабили, что я уже и со счета сбился. У нас здесь много таких, откинувшихся. Эти, которые баб ваших увели, они под Мозгом ходят…
— В каком смысле? — удивился Велеслав.
— Ну, у их старшого такая кличка, — нетерпеливо пояснил Василий. — Непонятно, что ли? Их так и называют «Безмозглые». Ваш один, который помоложе, так тот с ними биться пробовал. Храбрый мужик. А второй, который на кощенита похож, мелкий, так тот, наоборот, просил, чтобы его не трогали, мол, «забирайте девок, берите всё, а меня только не бейте». Но они его всё равно вдарили.
— Яромир, — Велеслав скрипнул зубами. — Жалкая мокрица, а не Дозорный.
— Безмозглые — они вообще скоты отпетые, — продолжал Василий. — Тьфу! Даже рассказывать тошно! — только и махнул рукой парнишка. — В прошлый год выборы были куда-то там, так к нам сюда, на белом теплоходе, целый агитационный круиз из района заплыл. И вот эти, медведь их задери, Безмозглые, к которым я вас веду, их ночью ограбили подчистую! Ограбили, и в тайгу на месяц — ширк! Мильтоны на вертолете прилетали: искали, искали, никого не нашли, у меня всю самогонку вылакали, арестовали двух наших малолеток, которые на учете да на условных сроках сидели, всё на них повесили и улетели. Вот так и живем, — голосом, полным лютой безнадёги, вновь повторил художник.
— Так это банда страшная, что ли? Самая что ни на есть кошмарная? — вкрадчиво спросил Велеслав, улыбаясь чему-то одному ему ведомому.
— Ну, конечно! Банда и есть, — кивнул парнишка. — Шакалы! Вон там они кучкуются, у Боряна в хате. Борян — это тот самый, который Мозг. Он у них вроде тебя, пахан и есть, значит, — пояснил Василий. — Я дальше не пойду. Узнают, что я вас навел-привел, так нас с бабкой заживо, прямо в избе и спалят.
— Да ладно тебе, — успокоил его Велеслав и ласково потрепал по макушке, от чего парнишка, к такому обращению не привыкший, недовольно дернулся, но Велеслав этого как будто не заметил. — Ты не бойся, а иди с нами. Я так полагаю, что тебе бояться больше некого будет.
— Вы чего, крутые, что ли? — растерянно спросил Василий. — По вам вроде не заметно. Да тех ваших вон как отделали Безмозглые. Как не убили только?.. Не, вы не крутые, — насмешливо поглядев на небольшой отряд Дозорных, повторил он, — а вот, что дурачье вы, так это видно. Я ж тебе говорю, Безмозглые — это урки реальные, убивцы. У каждого по нескольку отсидок. Да они вас на ремешки для часов порежут!
— Не порежут, — вмешался в беседу Навислав. — Давай спорить?
— Да ну вас к… — ругнулся парнишка. — Я здесь постою, мне охота посмотреть, что это будет. Я хоть бабке расскажу потом, а как перебьют вас, то мне всё выгода, — он принялся загибать пальцы: — Во-первых, мильтоны снова на «вертушке» прилетят, так? Так! Прилетят и перепьются моей самогонкой. А во-вторых, вас поминать станут, а за упокой души рабов Божиих, как не выпить? Не, братва, давайте уж вы без меня. Вы мне ничего не должны, и я вам ничем не обязан. Идет так?
— Трус ты. А мы думали, ты не такой, — подзадорил парнишку кто-то из отряда и попал, что называется, не в бровь, а в глаз. Василий сразу весь собрался, ожесточился, зыркнул недобро.
— На слабо меня решили взять? А мне не слабо. Пошли!
До ничем не отличавшейся от прочих, почерневшей, крытой ржавым железом избы — настоящей бандитской малины, где Мозг со своими отмороженными подельниками вытворяли, бывало, чёрт знает что, оставалось около сотни метров, когда глазастый Навислав заметил, что забор-штакетник, окружавший избу (мало того, что возле него собрались собаки со всей округи), выглядит как-то… странно. Он получше всмотрелся и от изумления присвистнул:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});