Здесь приходится согласиться с самим Красновым, полагавшим, что к февральской сессии Круга главком ВСЮР не собирался проявлять особой активности, ожидая выборов нового атамана.
Вероятнее всего, Деникин понимал, что дни Краснова в должности сочтены. Последние неудачи во внутренней политике и развал фронта (29 января умер «поврежденный в уме» командующий Южной армией генерал Николай Иванов, 30 января на Северном фронте еще четыре полка перешли на сторону красных) неизбежно поставят перед Кругом вопрос о смене прогерманского атамана. А спешить спасать своего недоброжелателя, от которого главком достаточно натерпелся за последние полгода, было бы весьма странно. Безусловно, Деникину следовало спокойно, без лишнего ажиотажа дождаться результатов естественного хода событий, не пришпоривая и без того несущегося во весь опор к обрыву донского скакуна.
Более того, главком даже для виду приказал временно прикрыть рты своим осваговским «ястребам», не жалевшим помоев для атамана в екатеринодарской прессе. Накануне Круга 28 января была закрыта кадетская газета «Истина» С. П. Черевкова под предлогом «недопустимости подрывать доверие к атаману, под руководством которого доблестная Донская армия прилагает величайшие усилия к спасению своей области». Доверия, конечно, и так никакого не было, но господина Черевкова совсем понесло, и он у себя напечатал о том, что Краснов «стремится устроить на Дону феодальные порядки и хочет восстановить крепостное право и jus prima noctis» (право первой ночи).
Отчаявшийся Краснов уже сам понимал, чего от него хотят. В письме к Деникину он прямо говорил: «Я очень просил бы Ваше Превосходительство с полной откровенностью ответить мне на следующий вопрос: не считаете ли Вы своевременным, чтобы в февральскую сессию Круга я настойчиво просил бы Круг освободить меня от должности атамана. Я вижу, что имя мое слишком неприятно для Екатеринодара и представителя Франции, капитана Фуке. Может быть, оставаясь на своем посту, я приношу более вреда, нежели пользы для Войска, и настало время уйти? Я не хотел этого места, не жаждал власти, я ее ненавижу, и травля, поднятая против меня в Екатеринодаре, слишком утомляет меня и не дает возможности спокойно работать. К сожалению, кроме генерала Денисова, я не имею заместителя, так как все остальные по своей слабохарактерности вряд ли справятся с той бурною обстановкою, которая сложилась теперь. 1 февраля съезжается Круг, и, если я не получу от Вас моральной поддержки и требования остаться на своем посту, я буду настаивать об освобождении меня от несения обязанностей донского атамана».
Деникин дипломатично отпарировал в том ключе, что собирается лично приехать в Новочеркасск, но вмешиваться в отношения атамана с Кругом не намерен.
«Генерал Краснов считал, что я в союзе с генералом Богаевским и Харламовым готовлю его свержение, и не верил в искренность моего «невмешательства». Письма этих лиц ко мне, относящиеся к концу января, должны значительно ослабить возводимое обвинение… «Страшная усталость, — писал мне Богаевский, — падение духа, измена — все соединилось против нас… Надежды на союзников нет… Верьте тому, что пишет Вам атаман. Я не завидую его положению: он готов пасть духом под ударами судьбы… Блестящие успехи Добровольческой армии дают всем надежду на быструю помощь. Ваш приезд всех радует…» То же писал и Харламов: «С чувством большой радости я услыхал о Вашем желании посетить Дон и быть на Войсковом Круге… Узнал об этом от атамана Краснова… Проникавшие на фронт сведения о трениях по вопросу об едином командовании вселили в казаков тревогу, что Вы из-за этих трений не даете помощи и что наше командование не сделало всего, чтобы устранить эти трения… Сейчас Ваш приезд психологически необходим».
Большой Круг начинал работу 1 февраля сразу со скандала. Его председатель Василий Харламов явился к атаману и заявил о том, что делегаты категоричны в своем решении отправить в отставку генералов Денисова и Полякова (начальник штаба армии). Краснов тут же пообещал сам уйти в отставку, если у него «отрубят обе руки». Харламов не удивился, для него этот вопрос был риторическим.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На открытии сессии не лишенный литературного таланта атаман заливался соловьем: «Мы живем в сказке великой… Царевна с нами, господа. Русская красавица. Это Добровольческая армия. Покончив покорение Кавказа, освободивши Терское войско, помогши кубанцам, она пришла к павшему духом донскому богатырю и вспрыснула его живой водой… А левее, уступом медленно и грозно поднимается французская армия генерала Вертело. Она заняла Раздельную и идет дальше на север от Одессы… Великая борьба за Россию вступила в новый и последний период. Единое командование осуществлено. И вашими болями, вашими неудачами болеет вся Россия и спешит вам на помощь…»
Делегаты не верили своим ушам. Это все исходило из уст того самого Петра Краснова, который лишь недавно рассказывал о «странствующих музыкантах», убеждая всех, что главком ВСЮР «не способный на творчество», «совершенно не понимающий характера войны с большевиками» и пр. А тут гляди-ка, «русская красавица». Эк, стало быть, припекло. К проникновенной речи делегаты и отнеслись проникновенно, сосредоточив весь огонь на генерале Денисове (по определению Деникина «этот человек обладал исключительной злобностью и самомнением, вооружавшими против него людей»). Командующего обвинили в развале фронта и тыла, провале мобилизации, злоупотреблениях реквизициями и пр. Краснов, как мог, защищал его, но было понятно, что Кругу «нужна кровь», и он ее во что бы то ни стало добьется.
Основные страсти решено было перенести на следующий день. Но следующий день начался с еще более серьезного скандала — пришло сообщение, что ночью было совершено покушение на лидера левой оппозиции меньшевика Павла Агеева, верного калединца и деникинца. Темные личности в военных шинелях дважды выстрелили из браунинга ему в живот. Зная об отношении Агеева к атаману, делегаты тут же обвинили в покушении сторонников Краснова, что дополнительно накалило обстановку на Кругу, где уже не было места пафосу. Семь округов делегатов Круга (главным образом, тех, где шли боевые действия) против четырех выразили недоверие генералам Денисову и Полякову. Краснов в последний раз вступился за последних оставшихся своих союзников: «Выраженное вами недоверие к командующему армией генералу Денисову и его начальнику штаба Полякову я отношу всецело к себе, потому что я являюсь верховным вождем и руководителем Донской армии, а они только мои подчиненные и исполнители моей воли. Я уже вчера говорил вам, что устранить от сотрудничества со мною этих лиц — это значит обрубить у меня правую и левую руки. Согласиться на их замену теперь я не могу, а потому я отказываюсь от должности донского атамана и прошу избрать мне преемника».
На этот раз обошлось без проломленного стола и разбрасывания перначами. Даже голосование по поводу отставки атамана было открытой баллотировкой. Постановили большинством голосов — «отставку принять». Довольный председатель совета управляющих Африкан Богаевский завез в атаманский дворец протокол Круга. Согласно статье № 21 Основных законов Всевеликого Войска Донского, пернач без всяких выборов спокойно приплывал в его руки. Обошлось без лишних утешений и популизма. Пост сдал — пост принял.
Непонятно зачем рано утром Краснов все же метнулся в Кущевскую, встречать «поезд победителя» — на станцию степенно подходил эшелон главкома ВСЮР, предусмотрительно «опоздавшего» на Круг.
Деникин так описал свою последнюю встречу с яростным оппонентом: «Здесь на границе Донской области встретил меня бывший атаман генерал Краснов, предупредивший лидеров донской оппозиции, также желавших побеседовать со мной до выступления моего на Круге… В третий раз за время борьбы на юге я встречался с человеком, с которым судьба так резко столкнула меня на широкой, казалось, русской дороге. Передо мной был уже не гордый своими и донского казачества заслугами атаман, а человек, жестоко придавленный судьбой за свои и чуясие вины. Человек, несомненно, одаренный, но не владевший своим словом и чувствами, создавший себе повсюду противников и врагов и нерасчетливо расточавший свои силы на борьбу с ними. И никакой горечи против него в душе моей тогда не было. Я выразил Краснову сожаление об его уходе. Он ответил: «Круг подчинится всякому вашему слову…»