Читать интересную книгу Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга I. Венчание на царство - Владимир Личутин

Наверное, извлек Никон себе защиту из самолюбивой кощуны своей? Кто узнает сие... Он протяжно, с облегчением вздохнул, будто бы получил разрешение Спасителя на подвиг земной, и, не спросив гостя, уже спокойно, деловито запечатал ларец с ризой Господней, поместил ее назад в ковчежец, возложил на голову и отнес обратно в алтарь. От престола, благословив друг друга, они и разминулись, и Макарий покинул собор с неразрешенной загадкою.

Подьяк-ключарь с заплаканными, воспаленными глазами, рискуя разбиться, взобрался по лестнице к большому полиелею и взялся тушить свечи, погружая собор во мрак. Он почасту, без нужды взглядывал вниз, на тусклые железные плиты пола, притягивающие его слабую плоть. Такое желание посещало подьяка почасту, двоило его сердце странным соблазном. Может, оттолкнуться от поручней и полететь? Душа рвалась в небо сквозь стемневший купол, а болезненное постное тело, снедаемое червями, готовно опадало встречь земле. И от восторга мороз пробивал его замлевшие пустые кости.

«Приидет свой час, и Господь сам призовет меня!» – воскликнул служка и очнулся.

2

Из жития Неронова

...Когда Неронова сослали в Каменный монастырь на Кубенское озеро, то архимандрит Александр принял его поначалу с радостию, яко страдальца, и воздал ему честь, поставив в церкви выше келаря, новый войлок овечий подложил ему под ноги, чтоб не стыли плесны, и кожушок бараний подарил на плечи, и в келий жить повелел с отцом его духовным священником Григорием, и слугу ему дал для чести да повелел из поварни прибавочной ествы приносить в келью да квасу доброго в оловянниках да братинах медных с покрывалами.

Неронов же, освоившись на крохотном каменном острову середь озера, скоро стал укорять настоятеля за бесчиние, вмешиваться в монастырские дела, за поездки из обители, за то, что кормит монахов рыбою в посты, а монахов досаждал за пьянство и небрежение в службах. Эти укоризны на страстной седмице до того усилились, что архимандрит в великий пяток по окончании службы вышел из алтаря с попами и дьяконами и стал кричать: «Доколе нам терпеть от протопопа Иоанна? Он противится церкви!» И запретили ему ходить в церковь, прогнали от него всех слуг и оставили одного в келье.

Вскоре братия монастыря, выведенная из терпения постоянными обличениями, решила избавиться от сосыланного, чтобы не утратила крохотная уединенная обитель благословенного мира. Иноки, нарочно вытопив жарко келью Неронова, напустили в нее чаду и заперли в ней протопопа, чтобы он умер от угару. Неронов, воздев руки к Богу, стал молить о спасении пользы ради иных. Молитва его была услышана.

«Невидимой рукою в полунощи Неронов неожиданно взят был из угарной кельи и поставлен за девять-десять поприщ на Холмогорах в храмине воина некоего». Так уверяет летописец...

Неронов пересылал письма к царю и царице и постоянно хулил Никона как врага Божия. К нему приезжали отовсюду боголюбцы, был тут и протопоп Муромский Логгин, сосланный в Муромские пределы; пришел сюда и остался на житье писцом игумен московского Златоустовского монастыря Феоктист, который первым пристал к четырем протопопам, врагам Никона.

Никон приказал сослать Неронова в Кандалакшский монастырь и там держать его на цепи в железах, чернил и бумаги ему не давать. Отправившись в путь, Неронов задержался в Вологде и отсюда отправил два послания: одно к царскому духовнику Стефанию, де, «гредет на мучения в дальние страны заточаем»; другое – ко всей братии, боголюбцам царствующего града Москвы и прочих градов, и всех купно стран, чтобы они не скорбели о нем, а радовались, чтобы облеклись во все оружия Божий противу козней диаволовых...

...И сослал Никон немирного протопопа Иоанна к лопарям на Мурман на оток моря, в страну полуночную; сына же его духовного Аввакума выпроводил из Тоболеска в Даурию с отрядом воеводы Афанасия Пашкова. Решил патриарх, легко вздохнувши: с глаз подале – из сердца вон. И так постоянные вести беспокоят: де, мутят воду гордецы, шлют подметные письма. Ныне труднее будет сыскать путей в государев Терем проказливым ябедам еретиков.

Тешь себя, патриарх, усмиряй душу нераздельной властью, когда всякий ближний царев боярин, покорливо выжидая участи своей в холодных сенях, почитает за великое счастие показаться на глаза святителю и получить благословение. Да и кто они, попишки, прежние спесивцы, чтобы уповать на бесконечное терпение великого государя? Откуда в них столько зломыслия и блудословия? Жестока, немилосердна, безгласна темь Руси, и на любом крестце внезапно и невзначай отыщется Иродова сестра Невея и захлестнет горло строптивцу.

Но, знать, ты позабыл, патриарх, что напрасные гонения растепливают, разогревают сокрытые прежде силы, разлепляют внутренние очи, освобождая от слепоты, и тогда многое, прежде сокрытое, увидится вдруг окрест и вдаль. Видно, запамятовал Никон, что сухорослый проповедник Неронов – известный провидец, для коего невидимое бысть видимо. Это страстотерпцы, молельщики из той нередкой породы русских людей, коих чем больше прижимаешь, неволишь, гнешь их непокорливую выю долу, тем упрямее, дерзливее и ерестливее становится ожесточившееся сердце; такой человек, распаливая в костер свою душу, готов идти за веру на крайние муки и даже на саму смерть; ибо убеждения его – сама истина и правда, осененная Христом. И с каждым днем слух о боголюбцах, безвинно страждущих, неисповедимыми дорогами разносится по земле, завоевывая все новых попутчиков, ибо всякое православное сердце так склончиво и любовно к страдальцу, муками своими походящему на Спасителя... Эх, владыка, тебе бы пригреть супротивника, обласкать гордеца, обнадежить и приветить посулами, и ты бы, ласками окутав, утишив непокорника, содеял куда больше для упрочения веры, похилившейся на русский манер. Но отныне же ты в глазах ревнивцев лишь иконоборец, смутитель и первый раскольник, сатанин угодник, продавшийся антихристу. Пока слух этот немощен, едва слышим в Руси, но тебя то и дело ставят рядом с богоотступником греком Исидором митрополитом, что притащил в Москву унию. И если бы великий князь Василий Васильевич не обличил злокозненного врага, то олатынил бы Исидор русскую церкву, исказил древлее благочестие, насажденное святым князем Владимиром...

Милостивец, еще не поздно подклониться под отеческое предание: «Вожди суть слепи, слепец же слепца аще водит, оба в яму падут». Как неспелое яблоко втуне пропадает, так и народ, неготовый для перемен, скоро пожалеет о внезапных новинах и обратит свои взгляды на старопрежнее, милое и привычное, от чего вдруг и сразу отскочил под чужой волей.

Поверь, милостивец, еще ничто в миру не грозит бедою, но от слухов невидимых многие несчастья случаются; и не токмо слабые помыслом и сердцем, но и целые народы в погибель впадают.

Доносят священницы из приходов, горюя от ересей, о многих печалях. В Злынке посадский, прослышав о переменах в вере и спасаясь от неминуемого греха, убил ночью жену и троих детей своих. Поутре сам пришел в земскую избу и объявил: «Я мучитель был своим, а вы будете мне; и так они от меня, а я от вас пострадаю; и будем вкупе за старую веру в Царстве Небесном мученики».

Далеко Неронов, но и за сотни поприщ с рыбными обозами и стрелецкими вахтами, и с кочевой кибиткою попадают от него письменные памятки и в государев Дом, и Вонифатьеву, и братьям Плещеевым, и архимандриту Данилова монастыря Тихону, и соборным чадам своим: пишет он: де, Никон еретик нас посылает вдаль, то вскоре и ему самому бегать. Да и вы если о том станете молчать, всем вам пострадать. Не одним вам говорю, детки: за молчание всем зле страдати.

И прочитавши горестное письмо, невольно воскликнет искренний богомольник: «О, бедная, бедная Русь! что это тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступков? Жидове знамения просят, еллини же премудрость ищут, мы же проповедуем Христа распята, Божию силу и Божию премудрость. Один псалом Давида нам милее всех книг мира...»

«... За грехи нам, ох, за грехи...»

Всумятилась в голову русского человека и уже не отпускала эта повинная мысль.

Наслал Господь на третий Рим девку Маруху, чтоб известь московитов за неверие. Невесть откуда явились волосатые толкователи священных писаний, прорицатели снов, расслабленные девицы и прокаженные нищие, чернокнижники и упыри с красными глазами; они стали бродить средь всполошенного народа, суля гибельную тоску и конец мира. Богатые затворились в хоромах и палатах, денно и нощно окуривая комнаты кадильницами и наглухо затворив окна и двери. Мудрые постились, вовсе не принимая ествы, лихие же, сорвиголовы, пустились в пьянство, вином отгоняя прочь дурные чувства. И всяк нестерпимо захотел выжить, тайно покидая Москву, подкупая караулы. Иные спаслись, а иные были на месте изрублены бердышами. Заслоился над Москвою горький костровой туман, по речным излукам, на взгорках, у богаделен и вокруг кладбищ жгли всякую ветошь. Упали на въездных воротах дубовые засовы, опустились по улицам кованые решетки, у рогаток осекли посадских стрелецкие вахты; встала у подворий, куда навестила язва, суровая сторожа, убивая смертно всякого, кто намерился покинуть свое имение; и тогда целые роды выбивало чумою. Скончался и верховой царицын поп Иван, брат Аввакумов. Запустели церкви и причты, не покидая соборов, молились неустанно, тут же и умирая возле престолов. Далеко великий государь, он воюет с ляхами, добывая побед, и казалось бы, самое время торжества. Но пляшет Невея в известковых братских ямах на московских безвинных костях.