Киселев удивленно пожал плечами:
— Конечно, все. Я сам был на месте.
— А где одежда Славина?
— Вернули матери. Всё вернули, что было у парикмахера. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.
Дорохов полистал страницы, отыскал расписку, написанную корявыми, дрожащими строчками, прочел ее и предложил:
— Давайте съездим с вами на квартиру Славина.
— Тут нечего ехать. Это совсем рядом. В квартире я у них не был, но дом знаю. У нас тут все близко. А что вы там хотите найти?
— Ничего особенного. Хочу посмотреть… Поговорить…
Киселев решил взять со стола показания Капустина и Воронина, но Дорохов попросил:
— Оставьте. Еще разок прочту.
В кабинет вошел Козленков. Он поздоровался и скромно остановился у письменного стола.
Дорохов встал.
— Пришли? Вот и отлично! Доброе утро. У меня к вам просьба: пока мы с Киселевым сходим к матери Славина, познакомьтесь с этими показаниями и соберите все данные об этих ребятах.
Козленков взглянул на протоколы и не сдержал удивления:
— Я их обоих знаю, товарищ полковник!
— Еще лучше. Но все-таки поинтересуйтесь поподробнее. Мне хотелось бы иметь о них самые свежие данные.
* * *
Славины жили в обычном пятиэтажном доме в микрорайоне, который ничем не отличался от многих ему подобных, если бы не обилие зелени. Нет, здесь росли не тополя и липы. Дома окружал настоящий фруктовый сад. Было как-то удивительно, что кругом на ветках висели самые настоящие яблоки, крупные, наливающиеся солнцем. Одни розовели, другие желтыми пятнами проглядывали сквозь листву. Плоды оттягивали ветки и, конечно, были соблазном для детворы. Киселев заметил удивление полковника и начал рассказывать:
— Тем жильцам, что получили квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли вместо балконов. Ну, а у нас заместитель председателя исполкома мастер на всякие благоустройства. Собрал всех первоэтажников, помог достать саженцы, консультации разные организовал. И вот результат. — Киселев остановился, указал на деревья, росшие между спортивных площадок: — А вот те, видите — поменьше, они моложе. Это уже увлечение обладателей балконов. Они тут каждый метр свободный деревьями и кустарниками засадили. Сначала беда с мальчишками была, а потом и те увлеклись, всяких кормушек птицам понастроили. У нас в городе таких вот жилых секторов несколько, и знаете, я наблюдал, что здесь меньше хулиганства, меньше пьянок. Поначалу были ссоры из-за деревьев и урожая, но и те теперь прекратились. Мне думается, что садоводство, вот даже и такое, очень доброе дело. Тянет людей к земле.
Дорохов не ответил. Не потому, что не разделял мыслей Киселева, просто он был поглощен предстоящей беседой.
Двери открыла высокая, худая женщина. Наброшенный на голову черный старинный кружевной платок почти сливался с землистым лицом, на котором выделялись лишь темные провалы глаз. Женщина остановилась в двери, невидяще скользнула по лицу Дорохова и, только когда заметила Киселева, преобразилась, подобралась, глаза ее мгновенно стали злыми, сухие губы исказила гримаса.
— Что надо? Загубил со своими подручными сына, а теперь мне покоя не даешь! Что, Лаврова выгородить хочешь? — Ее хриплый голос взметнулся, перешел почти в крик. — Не дам, по позволю! До Москвы дойду, а правды добьюсь! — И, обращаясь уже к Дорохову, тихо и горестно запричитала: — Одна я осталась, совсем одна! Невестку вот в дом ждала… Убили Сереженьку-то!
Она закрыла лицо концом платка и, как-то сломавшись, словно подрубленная, припала к косяку.
Киселев повысил голос:
— Успокойся, Степановна. Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.
Женщина по-новому взглянула на Дорохова:
— О чем говорить-то? Теперь ему никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, — и, посторонившись, она пропустила их в коридор.
Квартира была обыкновенная, стандартная, двухкомнатная. Первое, что бросилось в глаза Дорохову, — это чистота и полосатые домотканые половики. Они закрывали пол в коридоре, устилали довольно большую, видимо парадную, комнату.
Дорохов вспомнил Забайкалье, где он работал еще до войны. Большой пятистенный рубленный из лиственниц дом, огромную горницу, устланную вот такими половиками, и широкие деревянные белые лавки, сделанные руками хозяина, фикус в углу… Входить в эту комнату позволялось лишь по праздникам… А снимал он в этом доме маленькую комнату-боковушку. Давно это было…
А здесь на полосатых половиках стоял полированный стол в окружении таких же стульев, на тумбочке — телевизор, а на серванте восседал солидный гипсовый кот. Краска на нем поблекла, но черные намалеванные усы до сих пор придавали ему бравый вид.
Хозяйка повела их в кухню. Здесь тоже были половики и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук, прикрытый постелью.
Хозяйка вытащила из-под стола табуретки и жестом пригласила присесть.
— Да, Матрена Степановна, понимаю я ваше горе, тяжело вам, очень тяжело, но и нас вы должны понять, — начал Дорохов, с участием глядя на женщину, которая присела на край сундука. Руки ее, несоразмерно большие, жилистые, настоящие рабочие руки, безвольно свисали вдоль туловища. — Трудно небось сына-то было растить?
— А то легко! Вот Афанасьев знает. На его глазах рос.
— Не баловал?
— Как не баловать, баловал, конечно. Так ведь одна я его поднимала, мой-то на фронт ушел, а Сергей родился уж без него. Работала я. Днем на заводе, а вечером в госпитале — стирала. Присматривала за ним бабка, а ей тогда было чуть ли не восемьдесят лет. Вот так-то, начальник. Как же ему не баловать. И из дому бегал. Побежишь, когда есть-то нечего. Давно то было и быльем поросло. После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Бережливый был, деньги-то домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, что будет жена — ей на тряпки подавай, дети пойдут — тоже деньги нужны. И права уж получил еще в прошлом году, да вот на тебе! — Старуха вытерла глаза.
— А друзья-то, друзья-то у него были? Хорошие ребята? — спросил Дорохов.
— Да не таскался он с парнями, говорю — самостоятельный был, а где дружки, там и водка. Знакомые-то были, много, говорил — клиенты. Прошлый год я ему предлагала именины справить, когда ему двадцать восемь стукнуло, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить. Будет тридцать, тогда и справим». — Женщина отвернулась: — Полтора года до тридцати не дожил.
Черная накидка соскользнула с ее головы. Дорохов подумал, что этому платку, наверное, не меньше лет, чем его хозяйке, а может быть, и больше, и лежал он, наверное, в сундуке вместе с черным платьем на случай, если, не дай бог, заявится к хозяйке горе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});