Армия — это то, что отделяет своё от чужого.
Армия — категория относительная.
Армия тем лучше,
чем быстрее «чужое» становится «своим».
Устав Внеземелья. Истины
Чёрная точка на противоположном, восточном берегу быстро росла и превращалась в человека, несущегося по глади залива в чёрном, развевающемся плаще. Человек левой рукой придерживал шляпу-цилиндр с широкими полями, а правой бодро отмахивал отблёскивающим сталью посохом. Его трость лишь коротко соприкасалась с водой, но и этого мгновения было достаточно, чтобы человек, оттолкнувшись, стремительно скользил вперёд, будто по льду, поднимал посох и спустя два-три десятка метров вновь опускал его в воду. Трость сверкала на солнце подобно спицам велосипеда. — Ходко, — одобрительно заметил Биток. Леприца проследила за его взглядом и презрительно бросила: — Шут гороховый! Уважающие себя наги уже заняли свои места.
Биток перевёл взгляд на скамьи нагов и убедился, что Леприца права: к этому времени царик Лиаифа уже полностью материализовался в своём кресле. Сошки помельче слетелись ещё несколько минут назад. Так что тот, что «яко-по-суху», и вправду запаздывал…
— Достойный Клиффорт задерживается ввиду слабых сил. По понятным, впрочем, причинам. Он сейчас в заливе, будет с минуты на минуту. — Лиаифа мрачно обвёл взглядом притихший зал. — Что будем делать, наги?
— Пусть уходит, — сказал кто-то из второго ряда. — Он взялся за работу и не сделал. Позор. Теперь пусть выйдет на площадь в базарный день с непокрытой головой и стоит с утра до обеда. Что останется, пусть забирает с собой и уходит.
— Это Корнелиус говорит? — уточнил Лиаифа. — Тот самый Корнелиус, чей удел оплёван дьяволом? А сам достойный предпочитает судить добровольцев, вместо того, чтобы самому прекратить безобразие?
Было слышно, как наги неодобрительно скрипят скамьями, оборачиваясь к незадачливому Корнелиусу. А тот, вместо того, чтобы заткнуться, что-то недовольно забубнил.
Биток вздохнул. «Везде одно и то же. Если что „наперекосяк“, — ищут крайнего. Свары, ссоры… Тоже мне проблемы!» Он по привычке ощупал языком пустоту на месте переднего зуба и провёл ладонью по своей фиолетовой плеши.
— Дурак этот Корнелиус, — прошептала Леприца в самое ухо Битоку. — Клиффорт приходится Лиаифе…
Биток с удовольствием вдохнул запах её волос, но счастье было недолгим:
— Кто позволяет себе слово, когда наги не смеют дышать? — грозно осведомился Лиаифа.
Биток съёжился.
И было от чего.
Но Леприца не отступила.
— Только почтение в шёпоте моём, — твёрдо сказала она, вставая. — Хочу попросить разрешения у достойных нагов встать на защиту чести Корнелиуса.
— Ты кто такая, смерта? — вскочил с места Корнелиус. — Моя честь не нуждается в таких защитниках.
— А в каких защитниках нуждается твоя честь? — ядовито заметил Лиаифа. — Сядь, Корнелиус. Сядь и замолкни.
Корнелиус сел, но с достоинством. Потерять в этом зале достоинство для нагов значило потерять всё.
Спустя минуту тишины Биток вдруг понял, что и впрямь не дышит.
Пришёл Клиффорт. Злой. Мрачный. Но нисколько не запыхавшийся от стремительного бега. В рулон скатал трость, опустил её в шляпу, а сам цилиндр сложил конвертом и как носовой платок уложил во внутренний карман плаща. Потом плюхнулся на свободное место и замер, уставившись в широкую пройму окна, любуясь водами залива, ярко освещёнными предполуденным солнцем.
— Вопрос достойного Корнелиуса правомерен, — сказал Лиаифа. — Кто ты такая, смерта? И почему так уверена в своих силах, когда мы, наги, бессильны?
— Леприца — моё имя. А уверена в своих силах потому, что знаю дьявола изнутри.
Ответом была тишина.
«Проверяют, — понял Биток. — Но ведь она сказала правду!»
— Ну, что ж, — подытожил свои раздумья Лиаифа. — Сбывается реченное в книгах: «Дьявол не убоится солнца, а смерта скажет новое нагу». Глупо ложиться на пути пророчества, потом ведь можно и не подняться. Пусть будет. Но несложно ли уважаемой Леприце сообщить нашему собранию, КАК она собирается исполнить взятые на себя обязательства?
— Несложно, — не убавляя наглости в голосе, заявила Леприца. — Уверена, что достойные наги и сами бы разобрались в ситуации, будь у них…
— Ближе к делу, смерта! — возопил со своего места Корнелиус.
— Нужно всего лишь испугать дьявола, — невозмутимо сказала Леприца. — Показать ему что-то такое, что привело бы его в ужас. Тогда он уйдёт и оставит нас в покое.
Чей-то недовольный голос гнусаво пробубнил:
— Что же мы можем показать дьяволу такого, чтобы он испугался? Скажите смерте, чтоб не тянула.
— Морду её спутника, Раха, — вновь вмешался Корнелиус. — Думаю, раз увидев ТАКОЕ, дьявол и в самом деле уйдёт навсегда.
Он фальшиво засмеялся, но лицо царика оставалось хмурым, и никто не отважился даже на улыбку.
— Боюсь, что лица моего брата Битока будет недостаточно, — вежливо возразила Леприца. — Я думаю, что дьяволу следует показать что-то другое. Для этого я берусь изготовить зеркало, в котором дьявол увидит себя, ужаснётся и уйдёт.
— Зеркало?
— Сержант! — вполголоса окликнула Леприца.
Биток с готовностью склонился к полу и развернул дерюгу. Из узла вывалились почерствевший остаток вчерашней лепёшки и завёрнутый в холст кусок сыра. Биток дёрнулся было к еде, но Леприца заметила это:
— Зеркало, сержант!
Вздохнув, Биток обеими руками взялся за тяжеленный осколок шихты. Высокая температура расплавила песок до стекла и пропекла его на добрый метр в глубину. Сложнее всего было отделить верхний, полированный слой от «пены» — нижней части спёкшегося в губку песка. Биток на эту операцию потратил неделю. Ещё столько же Леприца зеркалила гладкую поверхность…
Биток приподнял зеркало до уровня колен и вдруг почувствовал, как осколок заметно убавил в весе, а через секунду он и вовсе взлетел над головами и поплыл в сторону Лиаифы.
Биток уже собрался вновь склониться к полу, но, оказывается, его вид привлёк внимание царика:
— Кто ты, ужасный человек? — громко спросил Лиаифа.
Если бы у Битока был берет, он бы немедленно его стянул с головы и замер по стойке «смирно». Но берета не было. Так что пришлось просто вскочить и замереть.
Леприца толкнула его локтем.
— Я — Биток, ваше достоинство. Брат уважаемой Леприцы!
Лиаифа с сомнением осмотрел обоих:
— Сходство, конечно, небольшое… Видно, ваша мать была не особенно разборчива с мужчинами.
— Матери у нас тоже разные, о достойный, — вкрадчиво поправила царика Леприца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});