из других мужчин ВНВ, когда разговор зашел о деле Шредера. "Они не в состоянии контролировать свои эмоции, они отвлекают мужчин от более важных дел и разжигают сексуальные страсти, которым нет места в нашей работе. Мы должны избавиться от нее. Я настаиваю.”
Второй коллега Элиаса заговорил более мягким тоном: - Мисс Марэ кажется порядочной девушкой, и я уверен, что она хорошо поработала с женскими группами. Но давайте будем честны, они бесполезны, в лучшем случае второстепенны. И она приносит нам больше вреда, чем пользы. Нехорошо, когда люди видят, как полиция останавливает нас на вокзале. Даже если мы ни в чем не виноваты, грязь прилипает. Ты должен это понять, старина.”
Элиас кивнул. - Я не могу спорить с вами, джентльмены. События последних двух дней были весьма прискорбны, и я вижу веские причины для того, чтобы отпустить Мисс Марэ. Но нет никакой необходимости принимать немедленное решение. Я отослал Мисс Марэ на несколько дней. Уверяю вас, что к ее возвращению я все улажу.”
Элиас сделал своим коллегам достаточно уступок, чтобы заставить их молчать до поры до времени. Было уже почти четыре часа дня, когда он вернулся в свой кабинет и застал секретаршу в состоянии крайнего беспокойства.
- Есть . . . в вашем кабинете вас ждет некто - немец. Кажется, он хочет поговорить с вами. Он уже некоторое время ждет.”
Один взгляд на этого человека сказал Элиасу, что он офицер гестапо. За три года работы он научился распознавать признаки: костюм, чистый и аккуратно выглаженный, как парадная форма, короткие волосы, высоко подстриженные на затылке и сбоку головы, и прежде всего уверенность, исходившая от осознания своей абсолютной власти. Этот офицер мог бы арестовать его, допросить, подвергнуть пыткам и бросить в лагерь для военнопленных без всякой ссылки на обычную правовую систему.
Когда Элиас вошел в комнату, гестаповец поднялся на ноги. Он был среднего роста, худой, с серыми глазами за круглыми очками в проволочной оправе.
“Добрый день, Герр Элиас, - сказал он. “Меня зовут Фейрстейн. Я офицер Государственной полиции Гехайме. Пожалуйста, садитесь.”
Элиас поймал себя на том, что говорит: “Спасибо”, - как будто ему было приятно сидеть в своем кабинете. “Чем я могу вам помочь?- спросил он.
“Где ваша сотрудница, Марлиз Марэ? Ее здесь нет, и ее хозяйка, фру Аккерман, не видела ее с тех пор, как она покинула свой дом в субботу утром, чтобы сопровождать вас в Гаагу. Что с ней сталось?”
“Ах . . . Элиас почувствовал укол страха под мышками. Несмотря на то, что он не сделал ничего плохого, он чувствовал себя виноватым. “Я не знаю . . . не совсем.”
“Почему вы так говорите?”
“Ну, она не вернулась вместе с нами в Гент.”
- Почему нет?”
- Она чувствовала себя неважно. Честно говоря, Фейрштейн, она была в состоянии нервной истерики. Я списал это на напряжение, вызванное ее встречей с офицером СС Шредером, а затем утренним допросом в полиции. Она плакала и устраивала сцену. Ты же знаешь, как бывает, когда женщины впадают в истерику . . .”
Элиас надеялся на искреннее сочувствие, но Фейрстейн оставался невозмутимым.
“Продолжайте . . .- сказал немец.
“Я предложил ей взять небольшой отпуск. Она упомянула о своей родственнице, двоюродной бабушке, если я правильно помню, которая жила недалеко от Антверпена.”
“Она назвала вам имя этой двоюродной бабушки или адрес?”
“ Э. . . нет, боюсь, что нет.”
“Вы не спрашивали ее об этих подробностях?”
“Мне это и в голову не приходило. Я был рад избавиться от нее.”
“Она сошла с поезда в Антверпене?”
“Совершенно верно.”
“И вы не видели никаких оснований считать это подозрительным?”
Элиас нахмурился. “Нет . . . да и зачем мне это?”
- Потому что человек мертв, а фройляйн Марэ была последней, кто видел его живым. Этого уже достаточно, чтобы вызвать подозрение. Но когда она придумывает причину, чтобы выйти из поезда и исчезнуть - разве это кажется вам поведением невинного человека?”
“Что значит "придумывает"? У женщины была истерика. Я сам это видел.”
“И вы уверены, что ее слезы были искренними?”
- Ну, мне показалось . . . Элиас остановился на полуслове. - О Боже милостивый! . . вы же не предполагаете . . . Неужели она все это время дурачила нас?”
Фейрстейн ничего не сказал. Его презрительного взгляда было достаточно. Он подошел к телефону на столе Элиаса, набрал номер оператора и назвал номер, к которому хотел подключиться.
“Никто из идиотов ВНВ не знает, где находится Марэ. Она сошла с поезда в Антверпене, заявив, что хочет навестить родственницу, живущую неподалеку. Нет, она не назвала ни имени, ни адреса. Слушайте внимательно, я не хочу, чтобы наши коллеги в Голландии думали, что мы не можем управлять нашим делом здесь, в Бельгии. Пусть все в Антверпене работают над этим делом. Начните со станции. Поговорите со всеми, кто мог видеть Марэ. Ей двадцать три года. Рост - метр семьдесят три, худощавого телосложения. У нее были голубые глаза, длинные черные волосы, густые и блестящие, как говорили, очень эффектные. Подождите...”
Фейрстейн посмотрел на Элиаса, спросил: “Что на ней надето?” а потом передал описание ее одежды и чемодана мужчине на другом конце провода. - Отправляйся в Антверпен и скажи им, чтобы они работали быстро. Я могу задержать Голландию на пару часов, но они получают это в ухо от Раутера. Мне нужно кое-что им сказать. Максимум два часа - это все, что я могу ждать.”
Фейрстейн положил трубку и молча направился к двери. Только когда он открыл ее и собрался уходить, он повернулся к Элиасу и сказал:- ”"Вы будете видеть меня снова."
•••
Управление полиции безопасности в Антверпене бросило всех свободных людей на поиски Марлиз Марэ. Сотрудники гестапо, криминальной полиции и эсэсовцы, одетые в униформу, наводнили станцию и разговаривали с сотрудниками станции, владельцами магазинов, официантками в кафетерии, продавцами цветов и газет. К половине шестого они установили, что подозреваемую видели выходящей из поезда в Гааге, покупающей билет до Льежа и садящимся в поезд, идущий в обратном направлении.
Между временем, отведенным кассиром, продавшим Марэ билет, и официанткой, принявшей у нее заказ на еду и