Такую версию я услышал от Луи. Через почти половину века мой хороший знакомый Марк Крамер, историк, профессор Гарвардского университета в США, преподал эту же историю в ином виде. Дети Крамера и один из трех сыновей Луи ходили в одну и ту же школу в Великобритании, а их отцы встречались на родительских собраниях. Любознательный Крамер расспрашивал Виталия Евгеньевича о его жизни в Советском Союзе. Луи охотно отвечал на вопросы, не таясь даже там, где, по моему мнению, следовало промолчать. С Крамером они сошлись настолько близко, что позволили себе обсуждать историю передачи мемуаров Хрущева на Запад (к тому времени их уже опубликовали), и Виталий Евгеньевич, рассказав о своей беседе с Андроповым, добавил, что все это он придумал для моего успокоения. Что ж, весьма вероятно, когда в дело замешан Луи, ни в чем нельзя быть уверенным. Но рассчитал он правильно, информация о том, что «Андропов в курсе», меня успокоила и придала уверенности.
С американской стороны Виталию Евгеньевичу и его «друзьям» помогал представитель журнала «Тайм» в Москве Джералд Шехтер. Почему выбор пал именно на него, не берусь судить. Местом переговоров американцы почему-то выбрали Копенгаген. Почему Копенгаген, а не Лондон или Нью-Йорк, трудно сказать. В начале переговоров издатели засомневались, насколько можно верить представленному тексту? В то время как раз разразился скандал с опубликованием фальшивых дневников Адольфа Гитлера.
Издатели опасались провокации. Встал вопрос, как подтвердить подлинность материалов. Писать мы им не хотели, считая, что опасность провала слишком велика. Тогда наши помощники нашли выход. Решили прибегнуть к помощи фотоаппарата.
Из Вены отцу передали две шляпы — ярко-алую и черную с огромными полями. В подтверждение авторства отца и его согласия на публикацию просили прислать фотографии отца в этих шляпах. Когда я привез шляпы в Петрово-Дальнее, они своей экстравагантностью привлекли всеобщее внимание. Я объяснил, что это сувенир от одного из зарубежных поклонников отца. Мама удивлялась: «Неужто он думает, что отец будет такое носить?»
Отправившись гулять, мы остались одни, я рассказал отцу, в чем дело. Он долго смеялся. Выдумка пришлась ему по душе, он любил остроумных людей, и, когда мы вернулись с прогулки, сам вступил в игру. Присев на скамейку перед домом, отец громко попросил меня:
— Ну-ка, принеси мне эти шляпы. Хочу примерить. Мама была в ужасе:
— Неужели ты собираешься их надевать?
— А почему бы и нет? — подначил ее отец.
— Слишком яркие, — пожала плечами мама.
Я принес шляпы. Заодно захватил и фотоаппарат. Отец надел шляпу и сказал:
— Сфотографируй меня, интересно, как это получится?
Так он и сфотографировался с одной шляпой на голове, а с другой — в руке. Вскоре издатели получили снимки: теперь они удостоверились, что их не водят за нос.
Была достигнута предварительная договоренность о возможности опубликования воспоминаний в американском издательстве «Литтл, Браун энд компани». Договор с издательством Луи подписал от своего имени, ему же причитался и гонорар за книгу. В то время Советский Союз не признавал Конвенции по охране авторских прав, поэтому издатели с легким сердцем подписывали договоры с кем угодно. К слову, этот договор действовал и в самом конце ХХ века. Когда в 1990-х годах я попытался предъявить издательству свои права, мне вежливо, но твердо указали на дверь.
Подготовку рукописи, приведение ее в порядок, который устраивал американцев, издатели поручили совсем молодому человеку, никому тогда не известному студенту Оксфордского университета Строубу Тэлботу.[58] Работа поглотила его с головой. Строубу не оставалось времени ни на приготовление пищи, ни на поддержание порядка в общежитии. На его счастье, все заботы о быте взял на себя его сосед по комнате, будущий президент США Билл Клинтон.
Передавать полный текст американцам Луи не решился, предложил изъять из текста упоминания, способные вызвать слишком большое раздражение у Брежнева или у других членов Политбюро. Это в основном касалось крайне редких упоминаний о них самих и некоторых одиозных фактов, таких, как помощь супругов Розенберг[59] в овладении американскими атомными достижениями, кое-какие «секреты», касающиеся ракет, и не помню, что еще.
«Если поднимется слишком большой шум, они не смогут нас прикрыть», — объяснил мне Луи. Таких мест оказалось немного, и отец согласился. Впоследствии, в 1990 году, Луи и Шехтер на базе этих изъятых кусков издали в США отдельную тоненькую третью книжку воспоминаний отца под названием «Магнитофонные ленты гласности».
Подготовку текста Тэлбот вел самостоятельно, ни о каких контактах с ним тогда и мечтать не приходилось. Поэтому американский текст слабо корреспондируется с оригиналом, абзацы исходного текста скомпонованы произвольно, многое, очень многое сокращено. К тому же Луи с Шехтером самовольно дописали несколько страниц о молодости отца, внеся тем самым изрядную путаницу. К примеру, они, не зная имени первой жены отца, перекрестили ее из Ефросиньи в Галину. А так как это подавалось за текст, надиктованный отцом, получалось, что он забыл имя собственной жены.
Случались и иные курьезы. Просматривая перепечатанный после редактирования свой экземпляр рукописи, я в заметках о Мао Цзэдуне обнаружил забавную опечатку. Отец упоминает, что Сталин невысоко оценивал теоретическую подготовку Мао, называл его «пещерным марксистом», последнее еще и потому, что в 1940-е годы, во время войны с японцами, армия Мао отступила в горы и ее штаб размещался в пещере. После перепечатки получился «песчаный марксист». Я посмеялся и при встрече рассказал об этом Виталию Евгеньевичу.
Каково было мое удивление, когда он хлопнул себя по лбу и стал дико хохотать. Оказывается, Тэлбот обратился к нему за разъяснениями, как в России трактуется термин «песчаный марксист». В литературе он такого не встречал. Луи не знал, что ответить, и тут же придумал, что это означает нестойкий, колеблющийся, стоящий на песке.
В те годы мы ничего, почти ничего не знали о происходивших в Америке событиях. Отец продолжал диктовать, Лора печатала, я редактировал.
Шли дни, месяцы — материалов становилось все больше. Мы работали спокойно: что бы ни случилось, книга будет сохранена.
Впрочем, несмотря ни на что, в душе я очень надеялся, что к последнему средству — публикации книги на Западе — прибегнуть не придется.
Лето было занято сельскохозяйственными работами, они поглощали практически все время. На мемуары времени оставалось мало, да и браться за них отцу не хотелось. Для такого дела нужен настрой, желание. А сейчас при одной мысли о мемуарах всплывала физиономия Кириленко, слышались его слова. И поскольку из разговора с отцом ничего не вышло, «доброжелатели» решили действовать иначе. Взялись за его детей, начав с семьи Аджубеев.