Хенриком ездили на литературный фестиваль в Ставангер, и Карен была готова бесконечно говорить о празднике, спонтанном продолжении вечеринки, о шведской романистке, которая напилась до чертиков.
Было что-то особенное в том, как Тронд Хенрик держался с людьми, окружавшими его, возвышался над ними, не сознательно, вовсе нет, — невольно, неосознанно. Но его щедрость и дружелюбие в некотором роде компенсировали его высокомерие, или как там это называется; кроме того, неприступность только добавляла ему привлекательности. Я испытала полузабытое ощущение радости оттого, что могу поддаться его очарованию.
Мы отправились домой к Тронду Хенрику, он жил в квартире в старой части города. В кухне на полу темнело пятно пролитого кофе, он не успел вытереть лужицу утром, и к нашему приходу кофе засох, так что, когда мы пришли, Тронд Хенрик первым делом принялся оттирать пятно. Квартира была забита книгами, полки прогибались под тяжестью томов, сложенных один на другой. Они заняли и подоконники, были сложены стопками прямо на полу и стульях, даже один шкаф на кухне — и тот был начинен книгами, дверцу пришлось закрыть на крючок. Он спросил, хочу ли я вина, и наполнил два бокала из картонной коробки, стоявшей на скамье в кухне. Я выглянула в окно — квартира на третьем этаже, окна выходили на задний двор, заваленный старыми листьями; там стояли мусорные баки, к одной из деревянных стен прислонили лопату для уборки снега. Я размышляла о том, каково это — жить здесь и постоянно видеть из окна задний двор, перебирала в памяти все возможности, все квартиры, гостиные, виды из окна, вспомнила про ежика, который жил в саду во Фредрикстаде, — я хотела дать ему молока, но мама не разрешила, она сказала, что у него от этого может заболеть живот. Я пыталась угадать, приводит ли обычно Тронд Хенрик женщин к себе домой, какое он придает этому значение.
Он не пытался завлечь меня в постель, так что я пришла к выводу, что он оказался в непривычной для себя ситуации. Тронд Хенрик выдохнул в потолок, обернулся. Посмотрел на меня с улыбкой и проговорил «извини». Для меня это ничего не значило, с этого момента все могло стать только лучше, и так и было. «Я ужасно подавлен», — сказал он наигранно-весело, что вместе со многими другими вещами только подогрело зарождающуюся влюбленность. «Ужасно подавлен».
На следующее утро я пошла в ванную, умыла лицо, кожа все еще приятно ныла после его поцелуев. На полу лежала гора детской одежды, я извлекла маленькие розовые спортивные штанишки в пятнах от какой-то еды. Весь день я была словно наэлектризована, голова кружилась, в душе сумбур, но внутри нарастала неясная тревога. Утром Тронд Хенрик показался мне отстраненным и печальным. Он отворачивался, прикрывал лицо руками. Я собралась и уехала, даже не позавтракав, потому что вообразила, что он ждал, чтобы я поскорее закрыла за собой дверь. Он не звонил целый день, хотя взял мой номер телефона, и я испугалась, что больше никогда его не увижу. С каждым часом ощущение катастрофы, падения в бездну становилось все более отчетливым, словно ночь с Трондом Хенриком приобретала тем большее значение для меня, чем меньше она значила для него.
После обеда я забрала Майкен у Гейра из нашей старой квартиры, и Гейр спросил: «Все в порядке?» Я почувствовала острое желание поделиться с Гейром хотя бы частью того, что чувствовала. Несмотря ни на что, он оставался для меня самым близким человеком. Так что я рассказала ему, что была на вечере поэзии и что выпила лишнего. Он всегда утешал меня, когда наутро после выпитого я неважно себя чувствовала.
— Вечер поэзии? — переспросил Гейр. — У тебя что, кризис сорока лет?
Но мне в тот момент было уже сорок пять, и кризис сорока лет миновал, он совпал с тем временем, когда я была влюблена в Калле и мы с ним переспали в отсутствие Гейра и Майкен, да и кроме того, я всегда интересовалась поэзией, хотя читать предпочитала толстые романы. Я услышала, как тихо звякнул мобильный телефон, и с трудом дождалась, пока можно будет открыть сообщение. Майкен ушла вперед, и только когда Гейр закрыл за мной дверь, я смогла прочитать СМС, но оно оказалось всего лишь от Толлефа. Разочарование походило на приступ паники, я прошла мимо почтового ящика, на котором все еще висела табличка с нашими с Гейром именами. Майкен убежала уже довольно далеко вперед, и я не представляла себе, как смогу пережить сегодняшний вечер.
Но уже поздно, почти в полночь, снова раздался тихий сигнал мобильного, на этот раз сообщение от Тронда Хенрика. «Я сожалею, что позволил тебе уйти. В следующий раз я тебя не отпущу. Когда мы увидимся?» Внутри меня словно распрямилась пружина, развязались стягивавшие душу узлы, напряжение схлынуло, и я ощутила себя лежащим на кровати теплым желе. На следующий день была суббота, я отвезла Майкен к Нине. Я лежала на диване в квартире Тронда Хенрика, а он читал мне стихи, и не только собственного сочинения. Радость от зарождающейся влюбленности накатывала волнами, накрывала и растекалась, все становилось ее частью — маленький ребенок и листва деревьев, бесконечность и пепельница на мраморной поверхности стола, лиловый чемодан под дождем. Я хотела вобрать в себя все вокруг, погрузиться всем своим существом в эту негу, все внезапно изменилось — привычные вещи обрели другой смысл и новую привлекательность. Мы пили красное вино. Он спрашивал о том, что осталось во мне от той девочки, которой я была в детстве, об отношениях с мамой, о том, что запускало во мне механизм счастья, что возбуждало страх, жажду мести, ностальгию, — боюсь ли я темноты, замкнутых пространств, высоты. Моя жизнь вышла за привычные рамки, казалась безграничной и необозримой.
Тронд Хенрик с жестокой честностью рассказывал о себе, не сглаживал острых углов, не искал смягчающих обстоятельств. Он был самовлюбленным эгоистом, был очень привязан к матери, до сих пор не мог смириться с ее смертью. Готовил он из рук вон плохо, мог дать слабину, когда дело касалось личной гигиены, с трудом контролировал расходы. Безынициативный, страшащийся темноты, вообще страшащийся всего.
Точно такой же, как Халвор.
Боялся молний и грома, боялся, что его бросят.
Он говорил об этом серьезно, и то, что его лицо расплывалось при этом в широкой улыбке, придавало всему еще большую серьезность, которая становилась все глубже, все объемнее.
— Знаешь, когда я был подростком, я страдал от недержания мочи. Мог проснуться в мокрой постели, — рассказывал он с