…В проходной хлебозавода я предъявляю направление, и мне объясняют, как пройти в раздевалку грузчиков. В раздевалке — она в подвальном помещении, рядом с душевой, — я вручаю направление бригадиру, пожилому сутулому человеку. Он молча показывает мне на узкий шкафчик, в котором висит потрепанная спецовка.
Ванюшки пока не видно. Грузчики, переодевшись, уходят наверх. Я отправляюсь с одним из них, рыжим, веснушчатым парнем. Мы заходим в небольшую комнату со столом и низким, очень широким шкафом. Грузчики сидят на скамейках — человек двенадцать. Все в спецовках, выпачканных мукой и засохшим тестом. Я сажусь рядом с рыжим. Он закуривает папиросу.
— Новичок?
— Да.
Появляется бригадир и молча усаживается к столу. Почти зсе курят. Бригадир тоже закуривает: сворачивает толстенную «козью ножку». Мы сидим так минут двадцать. Ванюшки все нет. Бригадир, растерев окурок подошвой, дремлет, упершись локтями в колени.
— Где ты до этого работал? На железе? — спрашивает меня рыжий.
— Почему на железе?
— Да тощий ты больно. Хлеба хошь?
Он вынимает из кармана спецовки теплую, залепленную мукой краюху, и я вмиг съедаю ее.
— Братва, у кого есть хлеб? — обращается рыжий к своим товарищам.
— Вон в шкафу, пусть возьмет, — говорит грузчик с бесцветными глазами. — Стой, я достану.
Он приносит полбуханки хлеба, еще горячего и тоже залепленного мукой, и подсаживается ко мне.
— Где ты так оголодал?
— На каком объекте работал? — подняв голову, строго спрашивает бригадир.
— В Москве еще нигде не работал, — говорю я.
— Тоже присылают! — отворачиваясь, бурчит бригадир.
— Воды нет? — вполголоса спрашиваю я у грузчика с бесцветными глазами. Я вижу, что он сочувственно следит за тем, как я ем.
— Пойдем покажу.
Он ведет меня в большое прохладное помещение, набитое мешками, затем по лестнице вниз. Внизу такое же складское помещение, только потеплее, и в нем, кроме мешков, еще какие-то механизмы с приводными ремнями; полуобнаженные люди ссыпают муку в деревянные люки.
Я пью из маленькой колонки, снабженной железным блюдцем — над ним бьет прозрачный фонтанчик.
— Меня зовут Алексей, — сообщает грузчик. — А тебя?
Я говорю ему, как меня зовут.
— Грузчиком совсем не работал?
— Специально нет. Но грузить во время войны приходилось, камни в основном.
— В плену, наверно?.. Я тоже был, поэтому и спрашиваю. Я нашего брата, пленягу, сразу вижу. — У Алексея на носу рябинки, глаза будто выгорели на солнце. — Ты учти: бригадир не любит новичков, особенно которых присылает отдел кадров. Если бригадир не захочет взять и отстранит — все, никто его не заставит.
— Эй! — кричат нам с лестницы. — Машины пришли!
Алексей подхватывается, как солдат по тревоге. Я спешу за ним.
— Присматривайся, как работают другие. — Больше ничего он не успевает или не хочет сказать мне.
Наверху распахнуты ворота, напротив них стоят машины с мешками. Четверо грузчиков открывают борта, остальные выстроились цепочкой, по пять человек в каждой. Я встаю в хвост одной цепочки, Алексей идет к другой. Бригадир, заложив руки за спину и сильно сутулясь, наблюдает.
Рыжий — он передний в моей цепочке — подходит к кузову. Двое, те, что открывали борта на нашей машине, берут мешок за углы, махом подбрасывают его, рыжий подскакивает, и мешок плотно ложится ему на плечо и затылок. Рыжий, чуть придерживая мешок одной рукой и помахивая второй, свободной, легко и быстро идет мимо цепочки в глубь склада. Потом я слышу, как мягко шлепается мешок о каменный пол.
— Сашка, ровнее опускай, — говорит рыжему бригадир.
Рыжий Сашка встает за мной. Мимо нас проходит второй грузчик — так же быстро и легко, — и опять шлепается мешок о пол. Проходит, точно проплывает, третий, потом четвертый.
— Набегай! — кричат мне те, что на кузове. Холодный, шершавый мешок ударяет меня, я вцепляюсь в него обеими руками, но он съезжает на спину, я сгибаюсь и тащу его в глубь склада.
Сваливаю рядом с другими мешками и снова становлюсь в хвост.
Сашка опять за мной.
— Ты не боись мешка, — говорит он мне. — Иди на него! Чтобы ты управлял им, а не он тобой.
Бригадир, не меняя позы, искоса поглядывает на меня.
А мешок вновь ударяет. И вновь, согнувшись, тащу его на спине и сваливаю на пол.
— На шею бери! — учит Сашка.
Третий мешок чуть не ломает мне шею. Но я тащу. А бригадир только поглядывает. Четвертый снова съезжает на спину. Я тащу.
— Набегай! — кричат мне с кузова.
Я набегаю. Холодная тяжесть бьет по плечу. Тащу на плече. Уже прошибает пот.
— Иди на него. Смелей! — подталкивает меня сзади Сашка.
Я иду. Мешок, кажется, вдавливает мне голову в плечи. Голова слегка гудит. Я сваливаю…
Я стою в очереди. Как приятно постоять с полминуты! На восьмом мешке (я считаю) начинают заплетаться ноги. А бригадир, нахохлившись, все поглядывает;, как надсмотрщик, и молчит. Десятый мешок. Опять на голову. Что-то хрупает. Черт с ней!
— Ты что, в цирке работал? — смеется Сашка. Мешки плывут мимо меня. Один, второй, третий —
белый пунктир.
— Налетай же! — смеясь, кричат с кузова.
Я налетаю. Моему плечу, должно быть, капут. Но мешок удерживаю. Ноги мои подкашиваются. Сваливаю все-таки.
Плывет белый пунктир…
— Хватя, — произносит рядом придушенный голос бригадира. Красная рука трогает меия за ноющее плечо.
— Что — хватя?
— Давай! — кричат с кузова.
— Хватя! — властно повторяет бригадир и, отстранив меня, сам принимает мешок.
Он берет его, как подушку, и стоит.
— Клади! — приказывает он.
Ему набрасывают второй мешок, и он широким, упругим шагом удаляется.
Уже Сашка, опередив меня, берег мешок. Разбирают последние мешки. И два самых последних опять относит бригадир.
Машины отъезжают. Грузчики уходят в курилку. Я стою на дощатом помосте, вдыхаю морозный воздух и смотрю на звездное небо. И тут неудача. Отстранен… Какое же звездное небо сегодня!
— Эй, новичок! — кричат мне. — К бригадиру! Надсмотрщик, говорю я себе. Надсмотрщик, а не бригадир.
В курилке, как и до прихода машин, сидят на скамьях и курят. Сашка и Алексей рядом. «Вот и кончилось наше знакомство», — думаю я.
— Ты вот чего… — сдавленно произносит бригадир, не поворачивая ко мне головы, — возьми это, поужинай, и на шкаф. Сашка, сваргань мурцовку, я тоже что-то захотел.
И тогда, следуя какому-то неизвестному мне церемониалу, грузчики по одному подходят и здороваются со мной. Алексей — первый.
Оказывается, я выдержал испытание и принят в грузчики. По установленному обычаю, я должен съесть с кем-нибудь из своих новых товарищей миску мурцовки (хлеб с подсолнечным маслом и водой), потом влезть на шкаф и отдыхать там до утра.
3
Теперь все помогают мне. Меня учат работать и рыжий Сашка, и Ванюшка — он заместитель бригадира, — и особенно Алексей: он мой главный наставник. Алексей показывает, как надо принимать мешок, как «выставлять» (подбрасывать) его, как нести и сваливать; объясняет, как расслаблять мышцы и давать отдых попеременно рукам и спине, — словом, вводит меня во все тонкости грузчицкого ремесла.
В свою первую получку я приглашаю Алексея вместе пообедать. Я предлагаю пойти за мост, в ресторан «Балчуг», но Алексей тянет меня в противоположную сторону, к центру. На Алексее добротное ратиновое пальто, шляпа; он вообще, я заметил, любит прифрантиться, и даже сегодня, в пургу, он в шляпе и начищенных полуботинках.
Он по-приятельски здоровается со швейцаром, мы раздеваемся и по ковровой дорожке идем в белый зал. Тут почти пусто, лишь в одном углу сидит какой-то военный. Потолки очень высокие, стены холодные, и все холодное, сверкающее — неуютно.
— Я всегда сюда хожу, — похоже, хвалится Алексей.
Мы садимся в центре зала. Официант, в черном фраке, холодный и чопорный, кладет перед нами карточку с золотым тиснением: «Гранд-отель». Алексей заказывает графин водки, салат, два бифштекса и бутылку «Цинандали».
— Все пока, — холодно бросает он официанту.
— Водички? — спрашивает тот.
— Само собой. «Боржоми». — Алексей распоряжается уверенно. Володька и то так уверенно не распоряжался.
Водка здесь ледяная и кристально прозрачная. Выпив по рюмке, мы принимаемся за салат, и я вижу, как свободно обращается с ножом и вилкой Алексей, словно он всю жизнь держал в руках только такие, украшенные вензелями, нож и вилку и не хлебал со мной еще вчера мурцовку.
Выпиваем по второй рюмке.
— Ты это правильно, что ни о чем не расспрашиваешь, — говорит Алексей, — чувствую школу. Между прочим, осенью сорок четвертого к вам в Маутхаузен отправили двух моих дружков, оба были москвичи. Не вернулись.