Платье на мне будет бардовое, длинное. С корсетом и струящейся юбкой. К нему просто жизненно необходимы убийственные золотые шпильки и клатч. Наряд называется «контрольный в собственный кошелек». Может у Картера за распараллеливание кода потребовать денег на туфли? Представляю, какое у него будет лицо, когда я использую свой джокер таким нелепым, по его мнению, образом. А я, между прочим, на мели.
До вечера в честь окончания проекта остается меньше двух суток. И одни из них я трачу на составление плана по грамотной передаче информации Леклеру. У меня одна попытка, а помех много, и ошибке места нет. Приходится просчитывать все возможные варианты. Это сложно, занимает немеряно.
Ну а последние часы я трачу, как думаете, на что? Разумеется, вы угадали. Да-да, друзья, в день икс я не репетирую речь, не заламываю руки, я стою в ванной, врубив на телефоне попсятину, и крашу прядки волос в розовый. Не все, конечно, а некоторые, чтобы было заманчиво. Даже я не понимаю, зачем это делаю, пусть и другие гадают. Мне пойдет, а остальное до лампочки.
Завиваю волосы, наношу на них столько средств для укладки, что поднеси спичку — взорву половину острова. Укладываю локоны в нечто замысловато-небрежное и закалываю все это шпильками. В такой прическе розовые прядки смотрятся еще интереснее. Макияж наношу тоже долго и основательно, не халтуря, с основами, тональниками разных оттенков, губы подвожу чуть ли не по трафарету, ведь от того, буду ли я самой красивой девушкой Сицилии сегодня, зависит жизнь моего отца! Наконец, натягиваю белье, чулки и халат, беру платье и топаю в комнату Келлерер, чтобы зашнуровала мне корсет.
— Эдди, — стучусь я. — Ты здесь?
Открывает. На кровати стоит ноутбук, на экране — Шон. Келлерер наблюдает за обитателями бунгало. Ну да, молодец, знает с какой камеры изображение смотреть, — Картер в одном лишь полотенце выбирает галстук. Учитывая, сколько для него значит сегодняшний день, к процедуре он подходит со всей серьезностью.
— Оу, вау! Ты прокрасилась… в розовый?
— Оу, вау! А ты пялишься на Картера.
— Думаешь, только тебе можно? — ничуть не теряется она.
— Один-один. Поможешь затянуть корсет или подождем, пока он галстук выберет?
— Подождем, конечно, — хмыкает Келлерер.
Таким образом, мы валяемся на кровати и смотрим антистриптиз в исполнении Шона. И только когда он начинает продевать запонки в манжеты рубашки, я вспоминаю, что надо торопиться.
Когда я снимаю халат, Эддисон, кажется, перестает дышать. Она далеко не сразу находит силы подойти ко мне сзади и коснуться изуродованной кожи.
— Ты должна сделать так, чтобы я была красивее Пани. Я всю жизнь об этом мечтала, так что не жалея, окей? — стараюсь отвлечь ее болтовней. Я не один месяц рыдала, пытаясь смириться с тем, что никогда уже не надену платье с открытой спиной. И только спустя год осмелилась поставить два зеркала сразу и посмотреть на свои шрамы. Мало кого может оставить равнодушным подобное зрелище.
— Ты уверена? — спрашивает Эддисон, но, к счастью, шнурует уверенно.
— На сто процентов! — А когда платье уже достаточно прочно держится на мне, я осмеливаюсь, наконец, спросить: — Эдди, шрамов видно не будет?
— Сантиметров пять запаса, — отвечает она ровно. — Я затяну потуже, чтобы точно не съехало.
— Хорошо. Спасибо.
Но когда она начинает подтягивать шнуровку, я чувствую как неровности кожи соприкасаются друг с другом, и меня начинает тошнить. Они такие грубые и ужасные, я точно не выдержу подобного напоминания. А мне нужно сконцентрироваться на другом.
— Нет, все! — прерываю я Эддисон. — Спасибо.
Она понимает, о чем я, и дает возможность побыть в ванной наедине с моими демонами. Девушка в зеркале хороша, но корсет затянут слабовато… еще бы чуть-чуть, совсем немного, и было бы не к чему придраться. Кроме того, конечно, что на мне почти нет украшений. Весь мой арсенал состоит из пары золотых серег и цепочки. Раньше я бы ни за что не надела последнюю с вечерним платьем, настолько она простая… но теперь буду носить с гордостью и всегда. Потому что иногда ценны не вещи, а символы. Ее подарила мне мама. На восемнадцатилетние.
Напоследок, уже покидая отель, я нахожу в холле мальчишку-посыльного.
— Ты помнишь, что делать?
— Да, мэм. — Мэм… над ж было так меня назвать!
— Ой, стой. Дай сюда на минутку.
Он недоуменно на меня смотрит, но вытягивает из букета цветов коробочку с диском, а я подношу ее к губам и оставляю след помады. У Леклера не должно не остаться никаких сомнений по поводу личности отправителя.
Когда я выхожу из такси, швейцар подает мне руку. Как кинозвезде. Вот в такое место нас пригласили, тут даром что красной ковровой дорожки нет. Я улыбаюсь служащему, он оглядывает меня с неприкрытым восхищением. Посчитаю это комплиментом хотя бы потому что сюда приходят, как правило, более разодетые девицы!
— Приятного вечера, мисс, — кланяется он мне, взглянув на приглашение.
— Благодарю, сеньор.
Снова сверкаю улыбкой, я не жадная, у меня их много. После такого феерического появления осталось минимум — не запутаться в юбке. Со мной ведь и не такое может приключиться. Но, вопреки опасениям, я легко преодолеваю ступеньки, вхожу в распахнутую дверь и спотыкаюсь только внутри, когда вижу, что дожидается меня Манфред Монацелли собственной персоной. Отчаянно ищу глазами остальных, но он один.
— Вы сегодня обворожительны как никогда, — сообщает мне Монацелли, манерно целуя руку.
У меня ни малейших сомнений по поводу того, что он в курсе происходящего. Более того, уверена, что даже если он и не знал, Шон ему сообщить, чтобы насладиться происходящим. Чувствую себя так, будто меня загнали в клетку со львом.
— Очень рада вас видеть. — Хаха! Еще бы! Не пришел бы он, кого бы Леклер повязал? — Остальные еще не подошли?
Но вместо этого он ведет меня к столику, отодвигает мне стул и отвечает:
— Вероятно, сегодня мы лишимся одного человека из нашей скромной команды. — Если это намек, то он не просто прозрачен, он очевиден. Только, подозреваю, Монацелли не станет действовать так грубо. — Вы, наверное, знаете, что Шон Картер ненавидит опаздывать, а Пани не в состоянии собраться меньше, чем за сутки.
Ох уж эти интеллектуальные игры! И ведь на это нужно ответить достойно и в тон…
— О, поверьте, уж ее Шон Картер точно простит. Тем более, что у него в последнее время на редкость хорошее настроение. — Уф, вроде отбилась. И Монацелли задумчиво откидывается на спинку стула.
— Шон Картер, — тянет он. — Иногда я смотрю на него и думаю, ну почему мой сын не таков? А потом вспоминаю, что от этого человека не дождаться ни любви, ни признательности, ни даже благодарности. Для него я — пустое место, хотя без меня бы он добивался своего статуса годами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});