сторону Линицкого. Наконец, Леонид Леонидович сам решил проявить инициативу. Неспешно перестроился в ряд к нему, а затем и вовсе оказался рядом.
– Я вижу, вы за мной наблюдаете уже несколько дней. Вы меня знаете?
– К сожалению, не имел случая прежде знать вас, но мне сказали, что вы – знаменитый доктор Линицкий? – незнакомец начал было говорить на русском, но быстро сбился и перешел на родной хорватский язык.
– Ну уж так и знаменитый, – усмехнулся Линицкий.
– Не скажите! Вы на процессе хорошо задали жару всем этим белогвардейцам и их сербским приспешникам. А я – Андрия Хебранг.
Хебранг незаметно для охраны пожал руку Линицкому, и Леонид Леонидович с удивлением посмотрел на своего нового знакомого, тоже в своем роде вполне знаменитого.
По тюрьме в Сремских Карловцах гуляла легенда о том, что член югославской компартии Хебранг дважды едва не поднимал восстание в тюрьмах, в которых его содержали.
В конце двадцатых годов Хебранга неоднократно арестовывали за нелегальную деятельность. В тюрьме он встретил наступление Диктатуры 6 января 1929 года, когда югославский король Александр I разогнал Скупщину и установил собственную диктатуру. Хорватского коммуниста Хебранга тут отдали под суд в Белграде. На суде он объявил себя «не членом КПЮ, но коммунистом по убеждению». И за эти убеждения его приговорили к 12 годам заключения. Сначала он находился в заключении в тюрьме хорватского города Лепоглава (в бывшем монастыре ордена паулинов). В это же время там находился и Йосип Броз, тогда еще никакой не Тито. Разумеется, два коммуниста, осужденные, по существу, за одну и ту же нелегальную деятельность, познакомились и сдружились. Кроме того, Хебранг все четыре года нахождения в Лепоглаве посвятил изучению русского языка (в чем ему с удовольствием помогал будущий маршал), английского языка, политэкономии и истории. В лепоглавских же застенках родилось и его прозвище – Мироточивый.
Тито, разумеется, тоже не тратил время зря – он тоже учил языки. Вначале – эсперанто, затем перешел на английский. Однако вскоре тюремное начальство стало подозревать, что коммунисты наладили связь со своими товарищами на воле и готовили побег. Поэтому в мае 1931 года Броза и группу его товарищей перевели в Словению, в тюрьму города Марибор, а Хебранг остался в Лепоглаве – одной из самых строгих и ужасных тюрем в королевстве, особенно для политических заключенных, коими и считались все коммунисты – в королевстве Югославия компартия была запрещена. Неудивительно, что коммунисты, борясь за улучшение условий содержания, начали подготавливать бунт. Во главе бунтовщиков и одним из главных его закоперщиков как раз и был Андрия Хебранг. Но, как и практически всегда, в среде своих нашелся один предатель – о подготовке к бунту стало известно тюремному начальству, и летом 1935 года от греха подальше всех бунтовщиков перевели в Сремску Митровицу.
Впрочем, Хебранг успел отличиться и в новом месте заключения, сколотив целую группу из членов КПЮ, которых оппоненты из числа таких же коммунистов обвинили в троцкизме.
Особенно горячие споры были у Хебранга с черногорским коммунистом Петком Милетичем, у которого были едва ли не противоположные взгляды вокруг организации проживания в тюрьме и некоторых других вопросов. Милетич и объявил его троцкистом, и даже пошел дальше, организовав 6 августа 1937 года покушение на Хебранга. Испугавшись за свою жизнь, Андрия сам попросил перевести его в камеру-одиночку.
Вот таким оказался новый знакомый Леонида Линицкого. Они сошлись довольно быстро, часто во время прогулок беседовали на тему марксизма, Линицкий рассказывал Хебрангу все, что знал, о жизни в Советском Союзе (при этом Хебранг попросил нового товарища говорить с ним исключительно по-русски), о политике Сталина, которому Хебранг не мог простить высылку из Союза Льва Троцкого.
Когда тюремный срок близился к концу, Центру стало известно о готовящемся покушении на Линицкого – белоэмигранты не могли простить ему то, что он разворошил этот улей. Пришлось срочно принимать меры по спасению разведчика. Была разработана целая операция.
Для начала с помощью связанного с Центром адвоката Леонид Леонидович подал прошение на имя короля с просьбой разрешить ему после отбытия срока наказания покинуть Югославию. И вот уже волнующуюся Екатерину Фёдоровну в письме от 17 июля 1938 года успокаивают из Москвы:
«Екатерина Фёдоровна,
Получила Ваше письмо. Не волнуйтесь, все в порядке. Прошение он подал по нашему указанию через нашего адвоката, и прошение это там, где нужно. Времени действительно осталось мало, будем надеяться, что скоро будете встречать. Идет все так, как нужно, адвокат опытный и надежный.
Как получим какие-либо сведения о выезде, ни минуты не буду медлить – сообщу Вам. Я понимаю Ваше состояние и поэтому буду очень внимательна.
Деньги пошлю 25-го.
Зинаида Семеновна».
Далее пришлось задействовать брата и сестру Дараган, единственную пару агентов Линицкого, которая осталась на свободе и не была выдворена из Югославии. Им помогали члены подпольной компартии Югославии.
На Линицкого охотились с двух сторон: из Болгарии пришел привет от Комаровского и его шефа по контрразведке РОВСа Фосса; на месте же готовы были на самые жесткие меры люди Байдалакова и Околовича. Разумеется, в курсе обеих операций был и шеф русского отдела Тайной полиции Николай Губарев, недовольный приговором суда. Было жесткое указание – живым Линицкого из Югославии не выпускать.
У ворот тюрьмы в Сремских Карловцах на некотором расстоянии друг от друга стояли два черных «опеля». Тревожные часы ожидания – неизвестно было, когда точно выпустят Линицкого. Но вот наконец ворота открылись, и в проеме появился доктор Линицкий с небольшим чемоданчиком в руке в окружении двух тюремных охранников. Линицкий глянул по сторонам, заметил обе машины, стал прощаться с охранниками (они не были коммунистами, но вполне им сочувствовали). Водители обеих машин повернули ключ зажигания, но именно в этот момент произошло нечто неожиданное: откуда-то выскочил новенький коричневый «хорьх», быстро доехал до ворот, чуть притормозил, Линицкий быстро впрыгнул в открытую заднюю дверцу, и тут же снова машина рванула вперед. Опешившие белоэмигранты на некоторое время растерялись. Когда же устремились за беглецами, «хорьх» уже был далеко.
Дараганы вместе с Линицким хохотали, обнимались, целовались. За рулем сидел все тот же непроницаемый Урош. Глянув в зеркало заднего вида, он несколько остудил пыл русских:
– Рано радуетесь! За нами погоня.
– Это уже не страшно, Урош! – успокоил его Линицкий. – Пусть едут. Здесь они уже нам не опасны – светиться в убийстве нескольких человек им не резон. Одно дело – похитить меня и увезти куда-нибудь в лес или в горы, а другое дело – столкнуться с целой группой.
– Зачем же они тогда