Читать интересную книгу Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Энн Эдвардс

Она писала Давди, что как-то раз, когда врач с группой интернов во время обхода остановился у ее кровати, она вдруг решила рассказать им про своего деда Митчелла, служившего во время Гражданской войны в армии конфедератов, и о его «смелости, отваге и об обыкновенной глупости, заставившей его высунуть голову из зарослей кукурузы, чтобы перекинуть свою винтовку через плетеную изгородь. И в ту же минуту пуля прошила его затылок, раздробив его почти надвое». С этого момента, пишет Пегги, она, используя все свои творческие способности и богатый опыт репортерской работы, постаралась поведать врачу вдохновенную сагу о путешествии ее деда на перекладных до Ричмонда, где находился госпиталь, и о последующей поездке на открытой платформе в Атланту, по-прежнему без какой-либо медицинской помощи.

Ну а затем, чтобы окончательно поразить их феноменальной выносливостью своего деда, Пегги рассказала врачам и о двух его браках после войны, и о его двенадцати детях, и о том огромном количестве атлантской недвижимости, которую он прибрал к рукам, и денег, накопленных им.

Закончив свое повествование, продолжала Пегги, она обессиленно откинулась на подушки, готовая услышать массу восторгов по поводу жизнестойкости деда Митчелла.

Однако врач некоторое время в молчании обдумывал услышанное, а затем спросил:

— И как часто у вашего деда были конвульсии?

— Что вы имеете в виду? — спросила Пегги. — У деда никогда не было никаких конвульсий!

— Не было конвульсий? Но они должны были у него быть вследствие глубокого ранения в голову, — возразил врач.

— Никаких конвульсий у него никогда не было, — упорствовала Пегги, хотя и согласилась, стараясь принести пользу медицинской науке, с тем, что у деда Митчелла действительно был самый плохой характер и самый взрывной темперамент «среди всех красивых мужчин между Потомаком и Рио-Гранде».

Пегги уже было решила, что хирург поражен ее рассказом, когда тот тяжело поднялся, приглашая интернов следовать дальше. «Никаких конвульсий, — проговорил он, недоверчиво качая головой. — Никогда не слышал ничего подобного». И двинулся дальше, убежденный в том, что в лице Пегги ему довелось встретиться с особой разновидностью лжецов.

Из госпиталя Пегги вернулась 19 апреля 1943 года. Дома она могла по полдня сидеть, накладывая повязку, которая, как писала она Элен Давди, «улучшила мою фигуру ниже талии, но ничего не сделала для ее верхней части, поскольку 30 фунтов веса ниже талии переместились наверх. Джон говорит, что мне бы несколько медалей — и я была вылитый генерал Гоеринг».

Среди знакомых Пегги были два брата, которые в настоящее время находились за океаном. И одному из них, бывшему журналисту, Пегги пишет, что ей трудно представить их в военной форме, поскольку последний раз она видела их обоих на вечеринке в институте прессы, на которую они вырядились в костюмы, делавшие их похожими на обитателей дна: босые, в рваной одежде, в руках — удочки и кувшин.

«Мне ужасно понравилась эта увлекательная вечеринка. Но самое большое удовольствие я получила, очутившись в ситуации, о которой вы, вероятно, уже забыли.

Помните, как я постучала к вам в дверь, чтобы узнать, долго ли вас ждать, и тут вы оба вывалились из номера, одетые, как персонажи «Табачной дороги» или герои Фолкнера, и с криками и хохотом погнались за мной вниз по коридору отеля, размахивая кувшином и удочками. Да и сама я, одетая в юбку с кринолином, шляпу с перьями и с большой куклой в руках, выглядела несколько необычно. И в этот момент туристы-янки вышли из лифта, перепутав этажи, и, увидев нас, вероятно, решили, что все, что они когда-либо читали о Юге, — чистая правда. А я потом часто представляла себе, как эти туристы, вернувшись на Север, выступали перед разными аудиториями с рассказами о своих приключениях на Юге».

Слух о том, что Маргарет Митчелл отвечает на каждое письмо, был так широко распространен среди американских солдат, воевавших за океаном, что на страницах одной из газет появилась карикатура Билла Молдина, на которой был изображен один из его уставших от боев солдат, при свете близкого артиллерийского огня он пишет на листке почтовой бумаги: «Дорогая, дорогая мисс Митчелл…»

Пегги тут же написала художнику, что благодаря его карикатуре ее «акции у воюющих мальчиков поднялись до необыкновенных высот».

В Пьедмонт-парке, неподалеку от дома Маршей, было сооружено временное помещение для столовой Красного Креста, куда часто ходила Пегги, чтобы помочь армии, зашивая и приводя в порядок военную форму, пришивая пуговицы и шевроны, штопая перчатки. И все то время, пока она работала там, вокруг нее постоянно толпились молодые солдаты, сидя на полу или стоя, прислонившись спиной к стене, смеясь и подшучивая над ней или молча слушая ее рассказы.

Пегги по-прежнему оставалась превосходным рассказчиком и коллекционировала разные истории, которые могла рассказать своим юным поклонникам в военной форме. Например, такую:

«Один солдат служил близ Бостона, где и вскружил голову молодой леди. И тут правительство переводит его в Миссисипи. Вскоре после своего прибытия на новое место солдат получает письмо, в котором молодая леди из Бостона утверждает, что является его «нареченной» и знает, что он не хотел бы поступать безнравственно по отношению к ней, и что, пожалуйста, пусть он вышлет денег, и она приедет к нему в Миссисипи.

Солдат ответил ей дней через десять. Он писал, что ей лучше оставаться у себя, поскольку, наведя справки в общине, он доподлинно узнал, что лучше быть незаконнорожденным в Бостоне, чем янки в Миссисипи».

Благодаря обширной переписке со многими военными Пегги имела некоторые сведения о судьбе своего романа во взорванной войной Европе, хотя и не могла следить за объемами его продаж. Многие издатели, с которыми у нее уже были заключены контракты, погибли в результате вторжения армий захватчиков. Но несмотря ни на что, люди продолжали читать «Унесенных ветром».

Поначалу даже немцы позволили издать роман в оккупированной ими Франции, рассчитывая, что образы угнетателей-янки сослужат хорошую службу немецкой пропаганде, развенчивая представление о Соединенных Штатах как о «стране свободы». Но осознав, что их расчеты — палка о двух концах, что в глазах французов южане выглядели людьми, не смирившимися с поражением, запретили публикацию романа, а все готовые экземпляры изъяли. Однако роман тут же появился на «черном рынке» по цене 60 долларов за книгу. На эти деньги, например, в Голландии, Бельгии и Норвегии можно было в то время приобрести такие замечательные деликатесы, как фунт сливочного масла и дюжину яиц. Но, по словам корреспондентов Пегги, люди готовы были заплатить любые деньги, чтобы иметь у себя эту книгу.

Прилив отваги в душе Пегги, случившийся во время войны, соединяясь со зрелостью среднего возраста, перерастал в убежденную страстность: ее речи теперь зажигали огонь гордости, жертвенности и героизма в сердцах слушателей. Пегги свято верила в справедливость этой войны и с достоинством переносила трудности и лишения военного времени.

Когда ей сообщили, что один из ее «приятелей» пал в боях и что в ранце у него нашли ее письма, она поместила это сообщение в рамку под стекло и поставила на письменный стол.

В феврале 1944 года Пегги вновь получает приглашение стать крестной матерью нового крейсера «Атланта». Это событие дало Маршам возможность заодно побывать на Севере, чтобы повидаться с родными Джона и со своими друзьями — супругами Давди, брак которых переживал нелегкие времена.

Марши условились с Элен Давди вместе пообедать в их номере в отеле «Уолдорф-Астория» вечером 8 февраля и, узнав, что в супружеских проблемах семьи Давди повинна другая женщина, не были удивлены, услышав, что Элен намерена поехать в Рено и подать на развод. Пегги пыталась уговорить ее не делать этого, объясняя, что с юридической точки зрения ее поступок неправилен и что если Элен вновь выйдет замуж и заведет детей, то этот новый брак не будет считаться законным, а права детей не будут должным образом защищены. Элен, однако, была непреклонна.

Ближе к лету 1944 года становилось все более очевидным, что война идет к концу. Радость Пегги по этому поводу омрачалась серьезной болезнью отца. У мистера Митчелла было плохо с почками, и состояние его быстро ухудшалось. С годами отец становился все более раздражительным, а болезнь требовала круглосуточного ухода за ним. В письмах к Элен Давди Пегги писала, что «отец стал так же приятен в общении, как дикий кот весной».

Найти хорошую сиделку было трудно, и эти трудности усугублялись самим мистером Митчеллом: он изматывал своими придирками санитаров, которых Пегги с большим трудом удавалось нанять, грубил врачам и без благословения дочери отказывался принимать даже аспирин.

Умер он 17 июня 1944 года. Чувства Пегги к отцу и его смерти были довольно двойственными. В течение последних шести лет болезнь отца была для нее удобным предлогом, помогавшим ей избежать многих мероприятий, участвовать в которых ей почему-либо не хотелось. Так, в 1941 году в письме к Давди она, например, пишет, что, если бы не отец, на уход за которым уходила вся ее энергия, она, возможно, вновь вернулась бы к писательской работе. То же самое она писала и в 1944 году.