— Да, меня в самом деле зовут Силачом. Но разве это чудо! Вот если б вы встретили Сына Оленя, вы бы подивились настоящему чуду!
— Что стал как дерево, дурень! — продолжала ругаться его жена. — Бродяг не видел, что ли! Видишь, колодник с колодками на ногах! Небось беглые разбойники.
— Я Джамхух — Сын Оленя, — сказал Джамхух.
— Ты Джамхух — Сын Оленя?! — воскликнул Силач и теперь в самом деле не очень осторожно грохнул дом на свайные подпорки и вышел из-под него, потирая затекшую шею. — Дай же тебя расцелую, Джамхух! — Силач крепко обнимал Джамхуха. — Ну и молодчага ты! Ну и мудрец!
— Доверчивый дуралей! — кричала в это время его жена. — Пусть покажет царскую грамоту, что он Сын Оленя! Джамхух небось только с князьями да с царскими визирями якшается! Станет он бродить с этими голодранцами да колодниками! Кур-р раскрадут они, кур-р!
— Ошибаешься, женщина, — сказал Джамхух, — я всегда со своим народом, а не с князьями да визирями.
— Вижу, с каким ты народом, вижу! — закричала женщина, показывая рукой на ни в чем не повинного Скорохода. Она по глупости приняла жернова на его ногах за каторжные колодки.
Но тут петух, громко кукарекнув, слетел с крыши, а за ним из курятника и из гнезд повылетели остальные куры, а за ними с радостными криками, топоча босыми ногами, выскочили из дому четверо малышей и окружили Джамхуха и его товарищей. Жена Силача тоже слетела с крыльца и, громко вопя, помчалась за своими курами.
— Не кажется ли тебе, Джамхух, — сказал Объедало, — что все это плохое предзнаменование для твоей женитьбы?
— Не кажется, — отвечал Джамхух, с нежностью глядя на маленьких босоногих крепышей, окруживших Скорохода и теребивших его со всех сторон.
— Дяденька! — кричали они. — Ты что, мельница, что ли? Почему у тебя жернова на ногах?
— Нет, — отвечал Скороход, — я Скороход!
— Он Скороход! — восторженно закричали дети. — Дяденька Скороход, поскороходь, а мы посмотрим.
— Ладно, — сказал Скороход и, осторожно отцепившись от детей, несколькими прыжками догнал разлетевшихся по поляне кур, согнал их в стаю и пригнал к дому.
— Дяденька Скороход, — завизжали дети, — теперь поскороходь без жерновов!
— Нет, — возразил Скороход, — без жерновов я делаюсь слишком легким, боюсь улететь!
— Ничего, — шумели дети, стараясь вытащить ноги Скорохода из жерновов, — наш папа тебя поймает!
А в это время Силач, разговаривая с Джамхухом, узнал, куда он идет, и попросился идти с ним.
— А как же жена? — спросил Джамхух.
— Да пропади она пропадом со своими курами, — отвечал Силач. — Надоело таскать ее вместе с домом из села в село. Ни с кем из соседей ужиться не может. Пусть пока поживет среди леса, а я за это время отдохну от ее ругани.
Тут к дому подошла жена Силача, бегавшая за курами.
Узнав, что муж уходит с Джамхухом, она неожиданно легко согласилась с этим.
— Ладно, ступай, — сказала она, — только пусть этот колодник здесь останется. Оказывается, он хорошо кур сгоняет.
— Ну нет, — возмутился Скороход, — если вы меня с ней оставите, я скину жернова и через полчаса окажусь возле своих зайцев.
— Слушай, Объедало, — вдруг сказал Опивало, — съел бы ты ее вместе с ее курами, и дело с концом! Освободил бы Силача от этой ведьмы!
— Что я, людоед, что ли? — обиделся Объедало и, помрачнев, отвернулся от Опивалы.
— Вот Объедало шуток не понимает! — громко засмеялся Опивало.
— Такими вещами не шутят, — сказал Объедало, взглянув на Опивалу, и снова отвернулся.
— Зато вот такими шутят! — воскликнул Опивало и, припав к ручью, за несколько минут выпил около пяти амфор воды.
После этого он распрямился, приподнял голову и — фырк из себя длинную струю воды, которая, описав дугу на высоте хорошего дерева, превратилась в радугу, медленно тающую и осыпающуюся водяной пылью на землю.
Дети Силача завизжали от восторга, запрыгали на месте и закричали:
— Дяденька, еще раз рыгни и раду гни!
— Рады дуге? — улыбаясь, спросил Опивало.
— Рады радуге! — хором отвечали дети, прыгая на месте от нетерпения.
— Кур-р распугаете! — не унималась жена Силача, а в это время Опивало выфонтанил в небо несколько радуг.
— Эх, была не была! — крикнул Скороход, снимая с ног жернова. — Прыгаю через радугу! А ты лови меня. Силач!
Он поставил Силача по одну сторону радуги, разогнался с другой и под радостный визг детей прыгнул через радугу.
Несколько раз прыгнув через радугу. Скороход надел свои жернова.
И тут Объедало, наконец забыв про свою обиду, тоже решил позабавить детей.
— Внимание, — сказал он, — сейчас я буду есть пироги с травяной начинкой!
С этими словами он вытащил нож из чехла, висевшего у него на поясе, вырезал на поляне два больших куска дерна, сложил их внутрь травой и стал есть, на радость детям Силача.
— Пирог с травяной начинкой! — хохотали дети, окружая Объедалу, который ел свой пирог, делая вид, что шутливо преувеличивает аппетит, а на самом деле с истинным удовольствием.
— Ребенок — чудо! — сказал Джамхух, глядя на сияющих от радости детей Силача. — Чудо ребенка в том, что он уже человек, но еще чистый.
— Сладчайший мед мудрости выпили мои уши! — воскликнул Слухач, услышав слова Джамхуха.
— Неужели только я один не могу чуда сотворить! — сказал Силач, разводя руками.
— Сила, если она служит добру, — сказал Джамхух, — это самое великое чудо! Ты сейчас совершишь его. Есть у вас в запасе яйца?
— Конечно, — сказал Силач.
— Вынеси, — попросил Джамхух.
Силач поднялся в дом и, не слушая криков жены, вынес из дому корзину с яйцами.
— Сейчас вы увидите чудо! — сказал Джамхух и, обращаясь к Силачу, добавил: — Подбрасывай яйца как можно ближе к солнцу. Только осторожно, снизу подбрасывай!
Силач начал вынимать из корзины яйца и осторожным, но сильным движением стал забрасывать их высоко в небо, и они, просверкнув на солнце, таяли в бездонной синеве.
Минут пятнадцать яйца не возвращались — так высоко их забросил Силач, — и в наступившей тишине только раздавалось завывание жены Силача и удивленное кудахтанье кур, которые тоже видели, что яйца заброшены в небо, и сейчас, выворачивая шеи, они то и дело поглядывали вверх.
И вдруг — чудо!
Золотой дождь цыплят, взмахивающих слабыми крылышками и трепещущих в воздухе, посыпался на поляну.
И тут не только дети, но и все друзья Джамхуха завизжали от восторга! Да что друзья Джамхуха, даже куры радостно закудахтали и побежали к цыплятам и вскоре, разобравшись между собой, какие из них вылупились из их собственных яиц, разделились и стали учить своих щебечущих детей искать корм в траве.
И только жена Силача была недовольна.
— Неправильное чудо! Неправильное чудо! — кричала она. — Яиц было сто, а цыплят прилетело только девяносто!
Оказывается, пока цыплята приземлялись на поляну, она успела их пересчитать.
— Значит, десять яиц были тухлыми, — сказал Джамхух. — Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца.
— Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца! — восторженно повторял Слухач слова Джамхуха, одновременно затыкая уши глушилками. — Такого шербета мудрости уши мои никогда не пили!
Слухач все время следил за Джамхухом, чтобы, прежде чем он раскроет рот, успеть вытащить из ушей пробки, потому что обычные речи ему приходилось приглушать, а мудрость он хотел слышать только в непроцеженном виде.
Друзья собрались в путь. Силач, слегка тряхнув дом, поставил под сваи камни, чтобы дом стоял поустойчивей.
— Папа, чего-нибудь вкусного принеси! — кричали на прощание дети Силача.
Часа через два, когда они углубились в лес. Опивало подмигнул Слухачу.
— А ну, послушай, что, интересно, говорит жена Силача?
— Это мы можем. — Слухач вытащил из ушей глушилки, слегка повел головой, ища нужный источник звука. Найдя, замер. — «Кур распугаете! Цыплят передушите!» — сказал он. — Вот что она кричит.
— Послушай, Слухач, — вдруг застенчиво попросил Объедало, — узнай, о чем сейчас говорит та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным.
— Начинается! — раздраженно сказал Опивало.
Слухач недоуменно посмотрел на Объедало.
— Ты бы у меня еще спросил, — процедил он, — о чем спорят торговки рыбами на константинопольском базаре? Я знаменитый Слухач, я могу расслышать человеческую речь за двадцать тысяч шагов, но ведь всему есть предел.
Объедало покраснел от своей неловкости.
— Прости, Слухач, — сказал он, — просто я соскучился по той…
— Заткнись! — перебил его Опивало. — Знаем, по ком ты скучаешь! Сами семейные, но блюдем абхазские обычаи — о своих чувствах к жене молчим.