с презрением отверг гнусное предложение. Он даже не ответил Бони на телеграмму, а нам он написал, что «подлое предложение Бони в нем вызвало отвращение и что он скорее умрет, нежели опозорит себя соглашением с маркизом, присвоившим себе нечестным путем звание председателя Эквадорского комитета». Мы были глубоко удовлетворены таким отношением Самуила Осиповича к интригам младшего Бони. Но последний не дремал. Он насел на Гурвича, с которым Самуил Осипович очень считается, и убедил его, что только Фаремон может спасти Эквадорское дело. Тем временем Фаремон перевел делегации несколько тысяч франков, и Бони и Гурвич оба атаковали Самуила Осиповича, доказывая ему всю эффективность объединения с Фаремоном. И сопротивление Самуила Осиповича было сломлено. Мы об этом узнали, когда Гурвич явился к нам с ультиматумом, чтобы мы объединились с Фаремоном и избрали его председателем. На наши возражения, что Самуил Осипович и слышать не хочет о Фаремоне, Гурвич заявил, что мы напрасно считаем Фаремона авантюристом. Он, дескать, благородный человек, и мы совершаем преступление, отказываясь от союза с ним. «Таково же мнение Самуила Осиповича», – прибавил Гурвич. Мы не поверили, но через несколько дней мы действительно получили письмо от Самуила Осиповича с требованием объединиться с маркизом. Но так как мы к этому времени получили дополнительные совершенно достоверные сведения, что Фаремон – крещеный еврей и известный международный авантюрист, то мы, разумеется, наотрез отказались вступить с ним в какие бы то ни было сношения. Тогда Самуил Осипович прервал с нами всякую переписку, как нам недавно признался Гурвич, по его телеграммному указанию. Мы не знали об этом маневре Гурвича и писали в Квито очень важные письма, на которые никакого ответа не получали, что нас крайне удивляло и огорчало, тем более что как раз в этот период нам представился случай реализовать солидную сумму, если бы мы смогли осуществить одно предложение, сделанное нам представительством бывшей группы белорусских крестьян, живущих в Польше. Эта группа, насчитывавшая свыше 50 семейств довольно зажиточных и не нуждающихся ни в чьей помощи крестьян, обратилась к нам с просьбой отвести им 2000 тысяч гектаров земли на отведенной Эквадорскому комитету земле, т[ак] к[ак] они решили переселиться в Эквадор и устроить там свою колонию. Узнав, что землю Эквадорского комитета отводят колонистам бесплатно, представитель группы спешно согласился отчислить в помощь Эквадорского комитета на организационные расходы по 25 франков за гектар, что составило бы сумму в 50 тысяч франков. Так как Эквадорский комитет по договору обязался устраивать на своей земле европейских колонистов без различия национальности и религии, то просьба белорусских крестьян должна была бы быть нами использована беспрепятственно. Все же мы запросили наших делегатов, прося их сообщить нам, на каких условиях мы могли бы устроить белорусских крестьян и какие для этого должны быть выполнены формальности. На этот наш запрос мы до сих пор ответа не получили, и белорусские крестьяне, вероятно, на нас уже махнули рукой.
Сношения между делегацией и комитетом были прерваны в течение 2У2 месяцев. Тем временем Гурвич узнал про Фаремона такие вещи, что сам понял невозможность какого бы то ни было соглашения с ним. Гурвич прискакал в Париж (он живет постоянно в Голландии), покаялся перед нами, что совершил большую ошибку, настаивая на сговоре с Фаремоном. Тут же он нам сообщил, что мы скоро получим письмо от Самуила Осиповича. По-видимому, Гурвич посоветовал снять с нас «херем»[948]. И действительно, через несколько дней три члена комитета получили пространные письма от Самуила Осиповича, но содержание их было таково, что об улаживании конфликта нечего было еще говорить прежде всего потому, что Самуил Осипович все еще убеждал нас сойтись с Фаремоном, а во-вторых, еще потому, что за время перерыва сношений с нами, как это пишет Самуил Осипович, они зарегистрировали в Квито свой Центральный комитет с правом открывать повсюду свои отделения с правлениями. Вместе с тем Самуил Осипович нас предупреждал, что мы не должны ни с кем заключать договоров. Заключение договоров с группами колонистов – это, дескать, их комитетская компетенция в Квито. Таким образом, они из делегации себя превратили в Центральный комитет. Это <нрзб> создало для нас совершенно невозможное положение, ибо мы теперь не понимаем ни кто мы, ни для чего мы существуем.
Фаремоновский кризис сейчас легко разрешить, ибо в Temps[949]от 15 марта появилась заметка, которая нанесет большой удар легковерию Самуила Осиповича и Бони. Там напечатано такое сообщение из Швеции: «На днях выслан из Стокгольма известный международный авантюрист Ган, именующий себя маркизом де Фаремонт. Установлено, что в 1915 г. он был в Австрии осужден за мошенничество, и в 1932 г. он судился за мошенничество же в Париже». Хороши мы были бы, если бы мы уступили натиску Гурвича и Самуила Осиповича, избрали бы этого джентльмена председателем нашего комитета, не правда ли?
Вы видите, друг мой, что «шидах»[950] делегации комитета оказался далеко не счастливым. Для нас с самого начала было начать нелепо и легкомысленно. Инициаторы, кроме Самуила Осиповича и Мабо, были абсолютно неподходящие для серьезного общественного дела люди. Счастливый, хотя для меня непонятный, случай дал комитету 100 тысяч франков, но они почему-то поступили в распоряжение атташе Генерального консульства в Париже, и, как я это узнал спустя 6 месяцев, тот проиграл их в карты. А он вновь был чуть ли не почетным членом Эквадорского комитета! Комитет не имел ни гроша, и все же Самуил Осипович и Бони на свой страх поехали в Эквадор без всякого учета реальных возможностей провести там нужную работу и без всякого знания условий, при которых им придется работать. Попытка была предпринята 2–3 месяца назад, а до прохождения договора в палате и сенате прошло 8 месяцев. Никаких денежных перспектив у Эквадорского комитета не было, тогда Самуил Осипович и Бони это хорошо знали, и все-таки они пустились в путь. Правда, они проделали огромную работу, для чего им пришлось содержать служащих, обзавестись юристом. Бони обследовал зоны, годные для поселения эмигрантов. Все это требовало денег и денег, и на что они рассчитывали, мы совершенно не понимали. Они ведь хорошо знали, что тогдашний Эквадорский комитет был совершенно бессилен в финансовом отношении. Надо ли удивляться, что они вовремя не оплатили долги?
Теперь мне остается ответить на Ваш основной вопрос: «Каковы наши надежды и перспективы».
Как это Вам ни покажется удивительным, но в смысле перспектив положение комитета сейчас лучше, чем когда бы то ни было.
1) Два наших лондонских друга, Гейнрикес[951]