— Хорошо, государь. Охотно сделаю это.
Генрих начал тоном кающегося грешника:
— Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссез?
— О моей фрейлине?
— Да.
— О вашей любимице, от которой вы без ума?
— Ах, дорогая, вы заговорили на манер одного из слухов, которые только что осуждали.
— Вы правы, государь, — улыбнулась Маргарита, — смиренно прошу у вас прощения.
— Итак, Фоссез больна, дорогая, и врачи не могут определить, что с ней.
— Как вы сказали? — воскликнула королева злорадно, ибо самая умная и великодушная женщина не может удержаться от удовольствия пустить стрелу в другую женщину, — Фоссез, этот цветок чистоты и невинности, больна? И врачи должны разбираться в ее радостях и горестях?
— Да, — сухо ответил Генрих. — Я говорю, что моя доченька Фоссез больна и скрывает свою болезнь.
— В таком случае, государь, — сказала Маргарита, которая по обороту, принятому разговором, решила, что ей предстоит даровать прощение, а вовсе не вымаливать его, — я не знаю, что угодно вашему величеству, и жду объяснений.
— Следовало бы… — продолжал Генрих. — Но я, пожалуй, слишком много требую от вас, дорогая…
— Скажите все же.
— Вам следовало бы сделать мне великое одолжение и посетить мою доченьку Фоссез.
— Чтобы я навестила эту девицу, о которой говорят, будто она имеет честь быть вашей возлюбленной?
— Не волнуйтесь, дорогая, — молвил король. — Честное слово, вы так громко говорите, что, чего доброго, вызовете скандал, а я не поручусь, что подобный скандал не обрадует Французский двор, ибо в письме короля, прочитанном Шико, стояло «quotidie scandalum», то есть «каждодневный скандал», — это понятно даже такому жал кому латинисту, как я.
Маргарита вздрогнула.
— К кому же относятся эти слова, государь? — спросила она.
— Вот этого я и не понял. Но вы знаете латынь и поможете мне разобраться…
Маргарита покраснела до ушей. Между тем Генрих опустил голову и слегка приподнял руку, словно простодушно раздумывая над тем, к кому при его дворе могло относиться это выражение.
— Хорошо, государь, — проговорила королева, — вы хотите, во имя нашего согласия, принудить меня к унизительному поступку. Я повинуюсь.
— Благодарю вас, дорогая, — сказал Генрих, — благодарю.
— Но какова будет цель моего посещения?
— Вы найдете Фоссез среди других фрейлин, ибо они спят в одном помещении. Вы сами знаете, как эти особы любопытны и нескромны, трудно себе представить, до чего они могут довести Фоссез. Ей надо покинуть помещение фрейлин.
— Если она хочет прятаться, пусть на меня не рассчитывает. Я не стану ее сообщницей.
И Маргарита умолкла, ожидая, как будет принят ее отказ.
Но Генрих словно ничего не слышал. Голова его снова опустилась, и он вновь принял тот задумчивый вид, который только что поразил королеву.
— Margota… — пробормотал он. — Margota cum Turennio… Вот те слова, которые я все время искал.
На этот раз Маргарита побагровела.
— Клевета, государь! — вскричала она. — Неужели вы станете повторять мне клеветнические наветы?
— Какая клевета? — спросил Генрих невозмутимо. — Разве вы обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я просто вспомнил одно место из письма моего брата: «Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac».[44] Право же, надо, чтобы какой-нибудь латинист перевел мне письмо.
— Хорошо, прекратим эту игру, государь, — продолжала Маргарита, вся дрожа, — и скажите без обиняков, чего вы от меня желаете?
— Я хотел бы, чтобы вы перевели Фоссез в отдельную комнату и прислали к ней лекаря, способного держать язык за зубами, — например, вашего придворного лекаря.
— Понимаю! — вскричала королева. — Но есть жертвы, которых не может требовать даже король. Покрывайте сами грехи Фоссез, государь. Это ваше дело: страдать должен виновный, а не невинный.
— Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне выражение из этого загадочного письма.
— Каким образом?
— Виновный — по-латыни, кажется, nocens?
— Да, сударь.
— Так вот, в письме стоит: «Margota cum Turennio ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac». Боже, как жаль, что при такой хорошей памяти я так плохо образован!
— «Ambo nocentes…»[45] — тихо повторила Маргарита, становясь белее своего крахмального кружевного воротника. — Он понял, понял!
— Что же, черт побери, хотел сказать мой братец? — безжалостно продолжал Генрих Наваррский. — Помилуй бог, дорогая, удивительно, что вы, так хорошо знающая латынь, еще не разъяснили мне этой фразы.
— Государь, я уже имела честь говорить вам…
— Э, черт возьми, — прервал ее король, — вот и сам Turennius бродит под вашими окнами и глядит наверх, словно дожидается вас, бедняга. Я дам ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то, что я хочу знать.
— Государь, государь! — вскричала Маргарита, приподнимаясь в кресле и складывая с мольбою руки. — Будьте великодушнее, чем все сплетники и клеветники Франции!
— Э, мой друг, сдается мне, что у нас в Наварре народ не более снисходительный, чем во Франции. Вы только что… проявили большую строгость к бедняжке Фоссез.
— Строгость? Я? — вскричала Маргарита.
— А как же, припомните. Однако нам подобает быть снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь: вы даете балы, я езжу на охоту.
— Да, да, государь, — сказала Маргарита, — вы правы, будем снисходительны друг к другу.
— Так вы проведаете Фоссез, не правда ли?
— Да, государь.
— Отделите ее от других фрейлин?
— Да, государь.
— Поручите ее своему лекарю.
— Да, государь.
— И если то, о чем говорят, правда и бедняжка поддалась искушению… — Генрих возвел очи горе. — Это возможно, — продолжал он. — Женщина — существо слабое, как говорится в Евангелии.
— Я женщина, государь, и знаю, что должна быть снисходительной к другим женщинам.
— Вы все знаете, дорогая. Вы поистине образец совершенства и…
— И что же?
— И я целую ваши ручки.
— Но поверьте, государь, — продолжала Маргарита, — жертву эту я приношу лишь из добрых чувств к вам.
— О, — сказал Генрих, — я вас отлично знаю, сударыня, и мой брат, король Франции, тоже: он говорит о вас в этом письме столько хорошего, помните? «Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet».[46] Хороший пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы.
И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты.
— Передайте от меня тысячу нежных слов Фоссез, сударыня. Займитесь ею, как вы обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу вас лишь по возвращении; может быть, не увижу никогда… Волки — звери опасные. Дайте я поцелую вас, дорогая.