Читать интересную книгу Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Мы начали с утверждения, что преуспеть в свете можно только с помощью недостатков; теперь нам предстоит доказать, что погубить себя в этом же самом свете можно только с помощью достоинств.

Если иные недостатки полезны и выгодны, иные достоинства, увы! вредны и губительны. К несчастью, это как раз те самые, которые особенно возвышенны.

Вы благородны — и тем наживаете себе сотню заклятых врагов; в свете лучше быть развязным, бесцеремонным и злобным, нежели вести себя достойно, сдержанно и великодушно.

Вы добры — если это вам и не вредит, то во всяком случае роняет вас в глазах окружающих.

Вы откровенны — и слывете безумцем; вы независимы — и кажетесь оригиналом.

Вы беспристрастны — и остаетесь в одиночестве; беспристрастие всегда подозрительно.

Вы отважны — и тем самым навлекаете на себя смертельную опасность. Человек, выказавший отвагу, — существо погибшее; это пария, которого все бегут из страха заразиться его добродетелью; в свете лучше слыть прокаженным, чем храбрецом. Отважного человека никто не любит и никто не защищает; самое большое, на что он может рассчитывать, — это восторги и рукоплескания нескольких женщин.

Однако самое пагубное из всех достоинств, то, которое карается беспощадно, то, которое обрекает чистую душу на самое большое число мук и самое большое число презрительных взоров, это благороднейшая из добродетелей — деликатность! Это достоинство гибельно не только потому, что оно унижает всех тех, кто его лишен, но и потому, что, неизменно окруженное тайной, оно легче всего становится жертвой клеветы. Ничто так стремительно не вызывает ужасных подозрений, как добрый поступок, причины которого неясны; ничто так не походит на безграничное зло, как безграничное добро. Мы имеем честь находиться в дружбе с людьми, наделенными чрезвычайной деликатностью характера, любящими добро с романической страстностью; их великодушие доходит до героизма, милосердие — до неосторожности, бескорыстие — до глупости. Так вот, друзья эти составляют великое несчастье нашей жизни. Мы только и делаем, что их защищаем. Из-за их заблуждений? — О, вовсе нет, совсем наоборот: из-за прекраснейших их поступков, из-за чистейших их чувствований — поступков столь благородных, что они превосходят все ожидания; чувствований столь сокровенных, что они прячутся от всех взглядов. Как печальна необходимость защищать то, чем восхищаешься! Но зато какой великой радости мы преисполняемся, какой безграничной гордостью мы проникаемся, когда после нашей пламенной защитительной речи, речи совершенно правдивой, а потому особенно убедительной, из уст бывших обвинителей, обратившихся в нашу веру, вырывается восхищенный и изумленный крик: «Так вот как это было! Я же ничего не знал; право, это великолепно!» […]

Не стоит упрекать наш бедный свет в том, что подобные тонкости ему недоступны; мало того что наших светских людей никто не учил угадывать чужое великодушие, его от них тщательно скрывают. Люди, наделенные той прискорбной добродетелью, о которой мы ведем речь, исполнены благородной скрытности! Как же можно их понять? Как заставить их объясниться? Всю свою деликатность они пускают в ход ради того, чтобы эту деликатность утаить.

Итак, мы утверждаем, что недостатки полезны, а достоинства вредны; из этого утверждения соблазнительно сделать вывод, что жизнь в свете ужасна и что зрелище общества, где зло преуспевает, а добро страдает, наводит беспросветную тоску. Вывод этот был бы ошибочен. Наши рассуждения призваны, напротив, служить источником сладостных утешений. Человеку тонкому должно быть приятно говорить себе: «Зло преуспевает… но мне такое преуспевание не нужно. Чтобы добиться успеха, мне довольно совершить всего один дурной поступок, да и то не из самых дурных… но я его не совершать не стану. Довольно однажды пойти на небольшую подлость, чтобы потом быть счастливым всю жизнь… но я подлостей делать не стану. Довольно один раз солгать, чтобы добиться всего, о чем я мечтаю… но я лгать не стану». Отвергнуть блистательную карьеру ради верности своим принципам, принести себя в жертву идее, которая доставит вам одни неприятности, знать, что вас осудят, и пренебрегать этим жестоким судом человеческим, — да, это прекрасно; это просто-напросто значит доказать, что на свете есть Бог.

30 мая 1840 г. Характерные недостатки, они же профессиональные достоинства. — Нарядные нотариусы, любвеобильные судьи, обворожительные врачи, актеры-землепашцы, суровые парикмахеры и умные штыки

Однажды нам уже случилось рассуждать о выгодных недостатках и пагубных достоинствах. Ныне предметом нашего трактования станет материя еще более деликатная; речь пойдет о недостатках-достоинствах, или, если угодно, о достоинствах-недостатках, иначе говоря… как бы это выразиться пояснее… иначе говоря, о тех преувеличениях, странностях, маниях, в которых обычно упрекают представителей определенных профессий; свет несправедливо именует эти свойства характерными недостатками, мы же, со своей стороны, назовем их профессиональными достоинствами.

Сегодня свет так бледен, общество так беспорядочно лишь из-за отсутствия достоинств, неотъемлемых от того или иного звания; профессии сегодня пребывают в таком небрежении лишь из-за того, что все они утратили изначальные недостатки, составлявшие всю их ценность, а нередко служившие залогом их полезности.

Только ленивый, например, не смеялся над степенностью нотариусов. Только ленивый не издевался над их тяжеловесностью. Поговорки гласили: «Уныл, как нотариус, скучен, как нотариус» и прочее в том же роде. Что же вышло в результате? Нотариусы обиделись на эти глупые насмешки и были совершенно правы. Ведь их упрекали в достоинствах, как если бы это были недостатки; таких вещей не прощают. В умной осмотрительности нотариусов видели беспомощную робость, а в их скромной воздержанности — смешное пуританство. Их именовали тугодумами, потому что они были осторожны, и унылыми, потому что они были рассудительны. Нотариусы решили исправиться — и сделались светскими людьми; они стали легкомысленны и нарядны; в их пыльные конторы ворвалась фешенебельная мода. Тогда-то на наших глазах и свершилась странная, небывалая революция, самая удивительная из всех, какие произошли на нашем веку, — эмансипация нотариуса!.. В результате нынешние исправленные нотариусы уже не отличаются от прочих смертных степенностью манер и простотою нравов: они щеголяют на весь Париж азиатской роскошью, они обставляют свои жилища по-княжески и не отказывают себе ни в одной из радостей элегантного мира. Право, сегодняшних нотариусов никто не упрекнет в унылости; некоторые из них забавляются так истово, что доходят до банкротства, — новый род развлечения, прелестная шалость, на которую никогда не отважились бы их степенные коллеги прошлых времен.

Как же правы были наши отцы и какой мудрости были исполнены их предрассудки! Знаете ли вы, почему они требовали, чтобы нотариус держался степенно, а жил скромно, почему они отлучали его от светской роскоши и запрещали ему сибаритствовать? Во-первых, потому, что эти почтенные манеры внушали доверие, во-вторых же и в главных, потому, что эта необходимость вести размеренный образ жизни отпугивала всех, кому противопоказано быть нотариусом: всех повес и честолюбцев, всех интриганов и лентяев, наконец, всех тех, кто алчет удовольствий и страшится лишений. В те далекие времена всякая профессия представляла собой род одежды, которую мог надеть лишь тот, кто имел подходящий рост и стан, ум и характер; сегодня же профессии превратились в мешковатые пальто, которые не сшиты ни на кого специально и ни на ком не сидят как следует.

Судьи в ту пору тоже были степенны и, разумеется, имели на это полное право; тем не менее их также упрекали в излишней серьезности; чопорные их манеры превратили в посмешище, и судьи, наскучив этими недостойными, хотя и лестными упреками, решили, по примеру нотариусов, исправиться. Одни стали блестящими весельчаками, другие — кокетливыми модниками, третьи зашли так далеко, что превратились в дамских угодников. Некогда дамы соблазняли, или, по крайней мере, пытались соблазнить судей; сегодня сами судьи сделались соблазнителями.

А несчастные врачи! чего только не говорили об их ученом виде и церемонных манерах! Мольер высмеивал лишь их невежество, светская же публика, хотя и охотно прибегала к их помощи, смеялась над их степенными повадками. Врачей обвиняли в том, что они хвастают своими познаниями, что они употребляют странные слова, что, отправляя больных в мир иной, напутствуют их на непонятном языке… Какой хохот вызывали их пышные парики и трости с золотым набалдашником! Сколько раз слышали мы восклицания: «Доктор педант! Скучный доктор! Неуклюжий ученик Гиппократа!» Эпиграммы эти сегодня утратили всякий смысл, ибо нынешние врачи умеют шутить и болтать едва ли не лучше всех. Можно ли не наслаждаться пикантными анекдотами, которые они рассказывают с таким блеском; но можно ли принимать всерьез рецепты столь забавного доктора? Заслушавшись его, вы забываете о собственных болезнях. Вы не осмеливаетесь прервать его рассказы даже криком боли: он не исцеляет вас от недуга, но отвлекает от него, да и вообще, слушая его рассказы о чрезвычайно удачной операции или об удивительном медицинском феномене, вы не можете не признать собственную ничтожную невралгию, собственный вульгарный гастрит сущими пустяками. Вы не находите слов, чтобы рассказать о том, что ощущаете, а если все-таки рассказываете, то опускаете множество подробностей, которые могли бы дать врачу представление о роде вашего заболевания и способе лечения, — вы торопитесь, чтобы вдоволь насладиться красноречием врача. О, с нынешними докторами не соскучишься; они люди очень любезные; увы! слишком любезные и потому более жестокие, чем их предшественники; они точно так же отправляют нас на тот свет, но при этом заставляют острее сожалеть о жизни, которой их увлекательные беседы сообщают столько приятности.