Читать интересную книгу Черный пролетарий - Юрий Гаврюченков

Толпа остановилась.

— Холостыми заря-жай!

Воля командира заставляла расчёты двигаться бездумно и слаженно, не теряя драгоценного времени. Ратники стояли под пулями, каждая секунда могла оказаться последней и отступать было нельзя.

— Батарея, огонь!

Слаженно жахнули пушки. Это произвело эффект ещё более сильный, чем от попадания картечи в не боящихся смерти людей. Толпа увидела, что творят орудия, она испугалась. Раненые под ногами и кровь на собственных лицах вселили ужас даже в самых безрассудных бунтарей.

Когда снова рявкнули орудия, толпа шарахнулась как лошадь, от души огретая кнутом. Она взвыла, словно гигантское живое существо. Этот вой многие ратники запомнили на всю жизнь.

Человеческая река обратилась вспять. Как раньше единодушно пели, шли, скандировали лозунги, так сейчас, заразившись от чувства локтя товарища безрассудной верой в необходимость уносить ноги, демонстранты ринулись наутёк. В порыве неконтролируемой паники никто не понимал происходящего. Всякий упавший был затоптан. Несчастных давили о перила моста, ломая рёбра, а потом перила не выдержали и рухнули. Люди сыпались в Оку, некоторые прыгали сами, мост стремительно пустел.

Глядя на всё это, Михан хохотал, сгибаясь в поясе, хлопал себя по бедру, показывал пальцем на бойню. Стоящие рядом дружинники косились на него не по-хорошему, кто-то покрутил пальцем у виска. Михан не унимался, и Сверчок заехал ему по шлему. Не помогло. Молодец получил ещё увесистую оплеуху латной рукавицей и повалился наземь, заразительно смеясь. Его оставили в покое. Видали в бою и похуже.

Пороховой дым унесло ветром. По команде Литвина к переправе двинулись конные. Мост покрывала стонущая и шевелящаяся масса. Ярким пятном выделялся странный человек, чудом уцелевший из первых рядов. В жёлтой майке, надетой поверх рубахи, он стоял на коленях возле неподвижно лежащего гиганта. Полыхнула вспышка. Притаившийся хипстер снял великолепный кадр, попутно украв у желтого воплощения горя своей зеркалкой бессмертную душу.

* * *

При каждом слове изо рта Гнидко летела кровь, брызгая в лицо Павлу и на жёлтую майку лидера.

— Под молотки… ты подвёл… Таракан.

— Чего? — Вагин стоял перед ним на коленях, держа голову коновала и не находя силы попрощаться с товарищем.

— Таракан… Кличка твоя… в ячейке… Пацаны прозвали… за внешность твою гумозную.

Гнидко закашлялся. Голова его выскользнула с ладоней Вагина, стукнулась затылком о мостовую.

Растерянный Павел не двинулся, чтобы её поймать. В поле зрения блеснула вспышка неземной яркости, и внутри стало пусто. Гнидко затих, голова мотнулась на тряпичной шее, словно коновал надменно отвернулся от парня с гумозной внешностью.

«Товарищ Гнидко умер», — Вагин тяжело поднялся и побрёл, ощущая свинцовую тяжесть в ногах. Навстречу ему двигались конные ратники в кованых доспехах, каких Павел видел только на картинках в книге про русских богатырей. Вагин машинально свернул, прижимаясь к тротуару съезда Воровского, не обращая на них внимания. Он казался себе соломенной куклой, которую манипуляторы заставляют двигаться в балагане для каких-то им одним понятных целей. Павел поднимался к проспекту Воровского, в центр.

Сказочные витязи на огромных конях пропустили его.

* * *

Наверху раздался сдавленный крик, который часто сопровождает силовое задержание. Ерофей Пандорин взбежал на последний этаж, отданный муниципалитетом под библиотечный склад, ныне заброшенный. Полицейские мобильной группы плющили коренастого седого господина в чёрном сюртуке. Браслеты были застёгнуты, но пожилой господин сопротивлялся, сучил ногами, отпихивался, елозил на боку. Он хотел крикнуть, но вместо крика вырвался хрип. Опера перевернули его. Увидев Пандорина, господин затих, но не смирился, вращал вытаращенными глазами, сдавленно ругался.

— Взяли стрелка, — доложил оперативник, поднимаясь и отряхиваясь.

Возле окна валялось длинное ружьё с толстым стволом, огромным подствольным магазином и чёрной ложей, богато отделанное. Пандорин поднял его. Подствольный магазин оказался резервуаром высокого давления ёмкостью литров на пять. Ружьё было пневматическим. Серебряная инкрустация, позолоченный спусковой крючок, спусковая скоба и рукоять затвора выглядели совсем не пафосно, если знаешь, сколько стоит само оружие. Пандорин знал. И был в курсе, кто крутится на полу перед ним.

— Это фанфаронистейший стрелок Азии. Думаю, ему не с кем потягаться в Великом Муроме, — Ерофей Пандорин опустил приклад духового ружья к ноге и говорил оперативнику, глядя при этом на стрелка.

Поставленный на ноги пленник тяжело дышал в руках двух дюжих городовых. У него было чрезвычайно женственное и в то же время мужественное лицо порочного извращенца.

— В селе Зазнобино хорошо помнят его. Он прополз пять вёрст по дну высохшего оврага, чтобы вырвать мужика из пасти матёрого крысокабана.

— Спас? — спросил оперативник.

— Пока он полз, мужика сожрали. Это для полковника характерно. Правда, полковник?

Задержанный с трудом сдерживал ярость, но продолжал сдавленно рычать. Он и сам был похож на крысокабана. Верхняя губа задралась, обнажая прокуренные зубы, усы ощетинились.

— Дьявол! Сучий дьявол, — были его слова.

— Полковник, известный котолюб и обладатель европейского мейн-куна, отсутствовал на веранде «Жанжака», когда мальчик открыл стрельбу. Какой везучий полковник!

Пандорин продолжал говорить как будто подчинённому, но на самом деле внимательно наблюдал за реакцией снайпера, его мимикой и даже интонацией, с которой тот извергал невнятную брань.

— Не менее известно пристрастие полковника к азартным играм. Мне также знакома недавняя история преизрядного карточного проигрыша. Полковник спустил имение своей жены в секу на катране клуба «Богатей» и задолжал сверх того, но кто-то покрыл долг чести. Везение, везение… Кругом везение. Что же привело полковника на заброшенный склад, выходящий окнами на позицию новгородского ОМОН?

Оперативник смотрел на задержанного со всё возрастающим интересом. Ему чудилась в руках тяжесть словаря юридических терминов, которым так славно отоваривать по башке скупых на признания уголовников.

— Дьявол! Хитрый дьявол, — хрипел полковник.

— Кто же был тот таинственный благодетель? — вопросил Пандорин. — Назовите его имя сейчас или пожалеете об этом.

Пожилой господин со сквернословиями рванулся вперёд, но городовые оттащили его. Брызги слюны летели из раззявленной пасти, источающей вонь вчерашнего пива и прогорклого сала.

В поисках отдохновения от этого амбре Пандорин понюхал дульный срез духового ружья.

— Пахнет воздухом, — установил начальник великомуромских сыщиков. — Из пневмы недавно стреляли.

— Я не желаю переносить издевательства легавых, в каких бы чинах они ни были! — возмутился полковник.

Удивлённый таким оборотом, Пандорин посмотрел, к кому обращался задержанный. В помещении склада стоял запыхавшийся старший опер. Он подмигнул. Брови начальника сыскной полиции взлетели.

— На пару слов, — старший опер увлёк Пандорина в соседнюю залу, где их не могли слышать подчинённые.

Он вёл шефа под локоток, и это несказанно оскорбило начальника сыскной полиции.

— Что вы себе позволяете? — осведомился он.

— Полковника придётся отпустить, — расклеймённая харя старшего опера исказилась заискивающей улыбкой. — Прямо сейчас. Без оформления.

— Да что вы…

— Вы отправите группу на патрулирование, мы с вами посадим стрелка в экипаж и отвезём домой, — жёстко произнёс старший опер, морда его вытянулась и посуровела. — Так надо, товарищ

— Какой я тебе товарищ? — шёпотом воскликнул Пандорин, чуя, что творится неладное.

— Товарищ по партии «Единая Россия», — почти неслышно и не шевеля губами ответил подчинённый. — Ваш билет четырнадцать-восемьдесят восемь, а номер моего билета — семь-сорок.

И он пожал руку шефа особым образом. Таких откровений, раскалывающих судьбу, Пандорину получать не доводилось. Стоя на заброшенном складе публичной библиотеки, открытой меценатом Мануловым, но по причине временного недостатка финансовых средств, прикрытой, он ощущал себя морским котиком, выброшенным на сушу. Прямо на веранду «Жанжака», в страстные объятия опытного котолюба. Рукопожатность была частью ритуала восхождения на Горбатую гору. Член партии с вершины протягивал руку стремящемуся взойти и люто, бешено рукопожимал. О продолжении ритуала Ерофей Пандорин вспоминал с содроганием и тщетно старался изгнать из памяти.

Он тогда думал только о восхождении по карьерной лестнице. Партия давала многое, а требовать многого не спешила. Теперь от ставленника потребовалось отработать, и он оказался во власти своего подчинённого, человека битого, тёртого и морально нечистоплотного. А старший опер вдобавок развернул перед ним специально захваченную бумагу.