И, может быть, до того дошло, что читателя и писателя допущать до книг не приходится. Газета так и пишет, – дескать, сейчас очень много развелось книжных вредителей и жучков-читателей.
Чего делать на этом фронте – неизвестно. Или по рецептам книги выдавать? Или еще как.
Тут у нас мелькнула одна идея. Не знаем только, что Наркомпрос скажет. А идея вполне жизненная.
Это, как видите, читальное зало. И сидят читатели. И близко к книгам их не допущают. Книги сами по себе, а читатели и писатели тоже сами по себе. А дают им бинокли и подзорные трубки, и через это они со стороны глядят в книги. И, таким образом, происходит массовое чтение.
Специальная боковая барышня страницы перелистывает.
Тут стоит охрана. Тут барьер. Чтоб народ не кидался.
Таким образом, за цельность книги можно поручиться.
Хотя является вопрос: как же бинокли? Не уперли бы эти дорогостоящие инструменты? Хотя, в крайнем случае, бинокли можно будет к столам привинчивать, а библиотеку оцеплять охраной.
Надо же на что-нибудь решиться. Жалко же.
Непорядки на земном шаре
Прежде всего коснемся слегка географии и астрономии. Тут, как видите, на рисунке смелой рукой художника нарисована наша солнечная система. Среди которой наша планета Земля занимает, по мысли художника, далеко не последнее место.
Вот это в центре круглая штуковина и есть наша сознательная планета.
Вот в самой середине вы видите Москву, повыше и левее – наш славный Ленинград. Вон Балтийское море! Вон плещутся мутные воды Финского залива, в который, как известно, впадает река Фонтанка по распоряжению откомхоза.
Эта прославленная речка, на которой незыблемо стоит наш город Ленинград, воспета всеми поэтами.
Бессмертные строки неизвестного поэта (Пушкина?) вконец прославили эту бурную речку («Чижик, чижик, где ты был…»).
Мутные воды этой речки вдохновили также нашего меланхолического поэта Лермонтова. Помните?
И скучно и грустно,И хотца, ребятишки, в Фонтанку нырнутьВ минуту душевной невзгоды.И некому ручку пожать…и т. д.
А жил бы поэт в нашу суровую эпоху, зашел бы на ту же Фонтанку, 57, в редакцию «Пушки» – и все было бы в порядке. И ручку бы ему пожали, и пару наиболее бодрых стишков напечатали бы по 30 коп. за строчку.
Одним словом, на этой столь прославленной речке и помещается наша редакция «Пушки». Небольшой такой двухэтажный особнячок. Там же принимается подписка. Очередь подписчиков порядочная. До Черного моря, как видите.
Теперь пойдем дальше.
Направо от Ленинграда расположен прелестный город Вятка. А рядом с ним притулился городишко Омутнинск.
Это – городок небольшой, но культурный. Есть почта и телеграф. И даже недавно выстроен санаторий для туберкулезных.
Слов нет, санаторий не построен по последним западным образцам. Он построен совсем наоборот. Он, прямо скажем, построен на болоте. Он, можно сказать, родной братишка нашему Ленинграду. Ленинград построен на болоте – и этот санаторий тоже на болоте.
Кроме того, «Вятская правда» утверждает, что фасад этого прелестного здания глядит на север, а не на юг. Вот это плохо!
Вот построят, а после на нас взоры кидают, дескать, что мы скажем и какой научный совет дадим. А чего мы можем сказать? Единственно – планету надо повернуть так, чтоб южное солнце засияло на стенках фасада этого туберкулезного санатория. К сожалению, наша молодая наука и советская общественность не достигли еще такой высоты развития. И приходится мириться с грустной действительностью.
Вот чего, ребятишки. Дело прошлое. Туберкулезных вы действительно не посылайте в этот санаторий. А устройте, для примеру, диспансер для алкоголиков, если же алкоголики сопьются в этой грустной местности, то устройте в этом здании хотя бы Институт изучения мозга престарелых вятских строителей.
Засим позвольте пожать ваши ручки. И пожелать более приличного санатория.
Пустое дело
Знаете, в нашем доме маленькая неприятность случилась. Подкололи одного человечка.
А только надо отдать справедливость – все произошло очень культурно.
В другом, более мещанском доме, началась бы перед этим фактом разная буза, драка, мордобой. Стали бы почем зря стекла выбивать, перила портить и так далее.
А тут тихо и смирно поругались два частника по семейному делу и один другого немного подколол. И, спасибо, у того были надеты, ввиду холодного времени, ватник, жилетка и три рубахи. А то так бы и помер в страшных мучениях.
Ну, ясное дело, вызвали скорую помощь. Милицию. Одного туда. Другого сюда. Рассовали. И на этом дело окончилось.
Хотя как сказать.
Начали жильцы высказывать свои первые впечатления насчет убийства – кому, дескать, теперича комната достанется. Дескать, частник Костя Пономарев, дай бог ему добра, арестован и тем самым, так сказать, очищает свою жилплощадь. Так вот – кому ее дать? Кандидатов чересчур много. Все в нетерпении. И у некоторых стаж, может, с семнадцатого года.
А тут еще сам убитый начал встревать в это дело. Прислал фельдшера из больницы. И просит Костину комнату за ним оставить.
И мало того – вскоре сам появляется на нашем горизонте. Ему там в больнице подправили его дырку, и вот он снова заявляется, набравшись сил. И начинает предъявлять разные немыслимые требования. Дескать, кого подкололи, тому и комната. Дескать, такой декрет есть.
Председатель товарищества говорит:
– Я извиняюсь, хотя такого декрета определенно нету и это есть чистая демагогия, но, говорит, надо войти в положение потерпевшего объекта. Тем более он, сукин сын, проживает на кухне и дышит разным вредным перегаром, и все-таки его подкололи, а не другого.
А тот, холера, нарочно ходит сгорбленно, охает и все время берется ручкой за свое подколотое место, дескать, он чересчур страдает.
Ну, жильцы вроде как отступились. Потому видят – убитый совершенно осатанел и своего добра не выпустит.
Ну, махнули рукой. Дескать, пущай владеет. Пес с ним! Его счастье!
Хотя как сказать. Счастье оказалось не горазд крупное. Косте Пономареву дали всего полгода.
А очень убитый через это расстраивался. То есть, жалко было на него глядеть. Даже другие кандидаты начали его успокаивать.
– Да вы, говорят, особенно не горюйте, молодой человек. Не убивайтесь так. Вы рассудите, ну за что ему больше дать? Что он – деньги растратил или по морде вам дал при исполнении служебных обязанностей?
Убитый говорит:
– Да, это верно. Я понимаю. Дело пустое. А только я так думаю, что полгода мне маловато. Мне это только-только обжиться в его комнате.
Ему говорят:
– Ну, может, он вернется и еще раз вас подколет. Может, он увидит, что вы в его комнате проживаете, и угробит вас. Может, ему тогда крупней дадут. Может, ему года полтора дадут?
Убитый говорит:
– Нету, братцы. Я вижу, что меня зря подкололи. Ну, хорошо, Костя через полгода вернется. А нуте он на днях вернется? Нуте он скорей всего попадет под амнистию и завтра явится? А я, значит, так и жди его?
Так убитый и не переехал в Костину комнату.
И, пожалуй, хорошо сделал.
Клад
Тут одна ленинградская дамочка вкапалась в довольно поганую историю.
Главное, нехорошо, что она за собой еще одного человечка потянула. Одного водника.
Только его обвинять не надо. Он определенно вкапался благодаря мелкобуржуазному окружению. Его, может, подбили на это дело. Эта самая дама, может, сама за ним сбегала. А он, может быть, шел и упирался.
А сидит раз однажды эта самая дама у себя на квартире. Она жила в бывшей генеральской квартире. Бывшего генерала Лебедева. Она там комнату имела. На солнечной стороне. Бельэтаж. Парадный вход. И все на свете. Даже ей было поставлено мягкое кресло при разделе бывшего имущества генерала Лебедева.
Так живет она в этой квартире. И все у ней есть. И не капает в нее, и не дует. А ей все мало и мало. Она еще, видите, клад нашла.
А сидит она раз однажды в этой своей квартире. В этом самом кресле. Думает, наверное, какие-нибудь свои жульнические мысли и вдруг видит – перед ней стена. Другими словами – обыкновенная стенка в бывшей квартире генерала Лебедева.
И глядит она на эту стенку своими погаными глазами. И видит, будто в стенке какая-то неловкость. Или, я так скажу, выпуклость какая-то четырехугольная.
Или она сразу подумала, что это денежный ящик. Или ей мелькнула идея, будто генерал замазал в стенку свои разные ценности перед тем, как драпануть за границу. Одним словом, неизвестно, что она подумала.
Только вскочила она на свои жидкие ноги. Начала руками хвататься за стенку. Начала обойки отрывать.
Только видит – ей не можно своими дамскими руками капитальную стенку разобрать. И тогда она бежит крупной рысью до своего знакомого Головкина.
Бежит она, эта типичная выразительница мелкобуржуазной стихии, до своего знакомого, пролетария Григория Ефимовича Головкина. Говорит ему разные мелкобуржуазные слова. И тянет его до своей квартиры.