— Какой силы будет следующий удар, папа? — спросил он. — Ты хочешь сбить меня с ног? Слегка попинать меня ногами? Показать мне, кто в доме хозяин?
— С тех пор как мы приехали сюда, ты все время напрашиваешься на то, чтобы получить трепку.
— Я напрашиваюсь на то, чтобы меня оставили в покое.
— Я знаю женщин, Сэм. У тебя не может быть ничего общего с женщиной в годах.
— Я помогаю ей мыть маленькую девочку, которая ходит под себя, отец. Я выношу нечистоты ведрами. Я стираю одежду и помогаю латать прохудившиеся крыши лачуг. Когда я делаю все это, мы разговариваем. Просто разговариваем и ничего больше. Не думаю, папа, что у тебя большой опыт в таких делах. Ты, наверное, вообще не разговариваешь с женщинами, которых знаешь, во всяком случае, после того, как стоимость услуг уже установлена.
Должен был последовать сильнейший удар, который сбил бы его с ног и в кровь разбил бы ему лицо. От этого удара у него должно было потемнеть в глазах. Но на этот раз старый ублюдок сдержался. Он не ударил Сэма. Он только стоял и смотрел на него, тяжело дыша. Его лицо побагровело, а глаза, превратившиеся в маленькие щелочки, смотрели с холодной жестокостью.
— Ты не такой праведник, как тебе кажется, — перешел на шепот старый ублюдок. — Ты испытываешь все те желания, за которые так презираешь меня.
— Я не презираю тебя за желания, — сказал Сэм.
— Ребята из бригады уже болтают о тебе и этой индейской стерве, Сэмми. Нравится тебе это или нет, но я твой отец, и мой долг тебя предостеречь. Эти индианки легкодоступны и могут наградить какой-нибудь заразой.
— Ребята из бригады, — повторил Сэм. — А что они знают об индейских женщинах? Все они либо простые работяги, либо идиоты.
— Надеюсь, Сэм, что ты когда-нибудь скажешь это в их присутствии. И еще я надеюсь, что меня там не будет и мне не придется вмешиваться в то, что они после этого начнут с тобой делать.
— Я бы никогда и близко не подошел к таким людям, как эти, если бы суд не предоставил тебе право на совместное опекунство. Развод по взаимному согласию сторон. Смех да и только.
Эти слова уязвили старого ублюдка больше, чем все остальное. Они настолько точно попали в цель, что он даже заткнулся. Отец вышел из дома и вернулся, уже когда Сэм давно заснул.
Он спал, и ему снился сон.
Анамари знала, что сейчас творится в голове у Сэма и, к собственному удивлению, обнаружила, что в глубине души она этому рада. Она никогда не испытывала той застенчивой любви, которая так свойственна подросткам. В его возрасте она была единственной девочкой-индианкой, которая училась в школах Сан-Паулу. К тому времени индейцы стали такой редкостью в европеизированных частях Бразилии, что она, наверное, казалась всем окружающим чем-то экзотическим. Но в те времена она еще всего боялась. Город был стерильно-чистым и весь состоял из бетона и раздражающе яркого света. Здесь не было и намека на мягкую красоту лугов и лесов национального парка «Зингу». Ее племя, куикуру было в гораздо большей степени европеизировано, нежели индейцы, жившие в джунглях, — она каждый день видела автомобили и научилась говорить по-португальски еще до того, как пошла в школу. Но город заставил ее тосковать по земле, а от ходьбы по булыжной мостовой у нее болели ноги. Она боялась всех этих упрямых, соперничающих друг с другом детей. Но хуже всего было то, что в городе она перестала видеть вещие сны. Лишенная возможности видеть эти сны, она уже с трудом понимала, что происходит вокруг и не могла разобраться в самой себе. Поэтому когда какой-нибудь мальчик испытывал к ней влечение, она этого даже не понимала и не задумываясь давала ему отпор. Но потом все это прошло. И вот теперь она снова вспомнила те далекие времена.
— Прошлой ночью мне снилась большая птица, которая летела на запад, удаляясь от материка. Ее правое крыло было в два раза больше левого. На краях ее крыльев я видела кровоточащие раны. Правое крыло пострадало гораздо больше, оно гноилось прямо в воздухе, а перья осыпались.
— Очень милый сон, — сказал Сэм. Потом, ради практики, перевел это на португальский. — Que sonho Undo.
— Но что это означает?
— А что случилось потом?
— Я летела на этой птице. Я была очень маленькой и держала в руках маленькую змею...
— Пернатого змея.
— Да. Я его отпустила, и он улетел и пожрал все то, что уже разложилось, и птица очистилась от скверны. Вот и все. У тебя пузырек воздуха в этом шприце. Вся штука в том, что нужно ввести внутрь дозу лекарства, а не воздуха. Так что означает этот сон?
— Ты думаешь, что я Иосиф? Или, быть может, Даниил?
— А что об этом скажет Сэм?
— На самом деле смысл твоего сна очень прост. Кусочек торта.
— Что?
— Кусочек торта. Маленький, как пирожок. Или как обсыпная булочка. Не хлебом единым будет жить человек. Я не могу думать ни о чем, кроме кондитерских изделий. Должно быть, я голоден.
— Объясни мне этот сон, или я воткну эту иглу тебе в глаз.
— Вот что мне нравится в индейцах, так это то, что даже мысленно вы всегда кого-нибудь истязаете.
Ударив его ногой, она сбила его с табуретки, на которой он сидел, прямо на утоптанный грязный пол. Перед его глазами мелькнул какой-то жук, испуганно уносившийся прочь. Сэм поднял руку, в которой сжимал оставшийся неповрежденным шприц. Он поднялся на ноги и отложил шприц в сторону.
— Птица, — сказал он, — это Северная и Южная Америка, которые похожи на крылья. Она летит на запад. Но правое крыло — больше.
Пальцем ноги он набросал на полу грубую карту.
— Они имели похожие очертания, — сказала она. — Очень даже может быть.
— А разложившиеся участки... Покажи-ка мне, где они были.
Пальцем ноги она ткнула карту в нескольких местах.
— Все ясно, — сказал он.
— Да, — согласилась она. — Как только представишь себе, что это карта. Все разложившиеся участки находятся на европеизированных землях. А непострадавшие участки находятся там, где еще живут индейцы.
— Индейцы или полуиндейцы, — сказал Сэм. — Все твои сны, Анамари, об одном и том же. Об исходе европейцев из Северной и Южной Америки. Будем смотреть правде в глаза. Ты индейский шовинист. Ты рожаешь ацтекское божество воскрешения, а потом отправляешь его уничтожать европейцев.
— Но почему я вижу этот сон?
— Потому что ты ненавидишь европейцев.
— Нет, — возразила она, — это неправда.
— Абсолютная правда.
— Но я и не думаю тебя ненавидеть.
— Потому что ты меня знаешь. Для тебя я больше не европеец, а просто человек. Но больше так не делай, а то растратишь весь свой фанатизм.
— Ты смеешься надо мной, Сэм.
Он отрицательно покачал головой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});