выдало меня.
Теперь все кончено. Я всеми силами стараюсь не думать о прощании и поэтому не распространяюсь о нем.
Мистер Мертуэт не только дал мне драгоценные указания, но еще снабдил рекомендательными письмами к должностным лицам и к патерам в Мексику, что имеет неизмеримую цену в экспедиции, подобной моей. Ввиду настоящего смутного времени в Соединенных Штатах, он советует мне отправиться в один из восточных портов Мексики, а затем навести первые справки в Аризоне и Тубаке. По его мнению, время так дорого, что он советует мне справиться в Лондоне или Ливерпуле, нет ли судна, отправляющегося немедленно в Вера Круц или Тампако. Оказывается, что яхту невозможно приготовить к плаванию ранее двух или трех недель. Поэтому я последовал совету мистера Мертуэта.
16 сентября
Из лондонской гавани получен неудовлетворительный ответ. С Мексикой у нас незначительная торговля, и гавани в этой стране слишком плохи. Таково донесение.
17 сентября
В Ливерпуле найден мексиканский бриг, отправляющийся в Вера Круц. Но корабль в долгах, и срок отплытия зависит от уплаты долга! Таким образом, я со спокойной совестью могу отправляться со всеми удобствами на собственной шхуне.
18–19 сентября
Я устроил все свои дела, простился со знакомыми, в том числе и с добрым Мертуэтом, написал веселое письмо Стелле и завтра отправлюсь в Портсмут, сделав хороший запас водки и пороха, которыми должен заплатить за пленников.
Мне трудно решиться уехать из Англии без своего товарища в путешествиях – собаки. Но принимая во внимание рискованность предстоящего, боюсь взять своего старого друга с собой. Стелла охотно согласилась взять собаку к себе и, если мне не суждено вернуться, не расстанется с ней в память о ее хозяине. Это ребячество, но меня утешает, что я никогда не сказал грубого слова Страннику и никогда в сердцах не поднял руку на него.
Мне скажут, я распространяюсь о собаке и ни слова не сказал о Стелле! Но эти мысли нельзя выразить словами.
Вот и последняя страница моего дневника! Я запру его в ящик и, отправляясь на портсмутский поезд, завезу его к банкиру. Понадобится ли мне когда-нибудь новая тетрадь для дневника? Суеверному человеку могло бы прийти в голову считать окончание дневника за предзнаменование другого конца. Но я не обладаю пылким воображением и с надеждой смотрю в неизвестную будущность.
(Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги – две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):
1. От Бернарда Винтерфильда, Портсмут, Англия. Мисстрис Ромейн, Сен-Жермен, близ Парижа.
«Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента».
2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента, Лондон.
«Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет».
Десятая выписка
Лондон, 2 мая 1864
Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброу к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.
Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.
Я остановил поток его слов – надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно – и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?
– Стелла там с мужем, – ответил лорд Лоринг.
Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.
Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:
– Помирились?
– Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.
Мы оба молчали минуту.
О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.
Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.
– Это будет приятная весть для отца Бенвеля, – сказал он.
Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.
– Разве и он в Париже? – спросил я.
– Он уехал оттуда прошлой ночью, – ответил лорд Лоринг, – теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.
Я тотчас подумал о мальчике.
– Ромейн в памяти? – спросил я.
– В полной памяти.
– Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?
Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:
– Не слыхал.
Я был неудовлетворен.
– Вы один из самых старинных друзей Ромейна, – настаивал я, – и сами не видели его?
– Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.
После этого он быстро переменил разговор.
– Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? – спросил он.
Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.
Лорд Лоринг все рассказал мне.
– Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, – сказал он, – и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.
Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.
– Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, – продолжал лорд Лоринг, – если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие