моим близким? Но у меня нет близких!
Я подумал об этом и вдруг почувствовал, насколько одинок.
Единственное близкое мне существо – говорящая собака. Но ведь это неестественно – вроде как игрушечный человек. Я весь пропитан желчью, которая не знает выхода. Я – великовозрастный ребёнок, который обиделся на свои игрушки.
– Хозяин! Ты проснулся? А у меня завтрак готов.
– Прости, Анита, что-то не хочется.
– Ты уходишь?
– Погуляю.
– В такую погоду?
А что особенного в погоде за окном? Всего-навсего дождь. И я только глубже закутываюсь в куртку.
Сажусь в СААБ. Еду – как всегда, ещё не зная, куда. Дворник елозит по стеклу то вправо, то влево и ещё больше навевает тоску… Какое-то гиблое чувство.
Я не могу понять причину этой тоски. Неужели только одиночество? Нет, мне кажется, что я упустил что-то неуловимое, скользкое, прекрасное, даже не заметил, и сейчас не могу понять, где и когда это случилось.
Машина выезжает за город, и мне становится ещё тяжелее. Я никогда не любил деревни. Ассоциировались они у меня с плесенью, грязью, обветшалостью, с извечными и бесполезными ковыряниями в огороде, от которых кожа становилась сухой и шершавой, напоминая кору старого дерева, со стариками и старухами, которые давным-давно выжили из ума, ну, в крайнем случае, с мужиками, волосы которых выцвели на солнце, а улыбка с годами поглупела и превратилась в демонстрацию гнилых зубов.
Я остановил машину. Вышел и подошёл к ближайшему забору – покривившемуся, кое-как покрашенному тёмно-зелёной краской. Собаки во дворе не было. Отворил калитку и направился между грядок к дому. Всё было так, как я себе и представлял. Дом прогнил насквозь, и нижние венцы погрузились в землю, обрастя травой. Наличники, прежде белые, теперь имели неопределённый цвет. Я постучал. Долгое молчание, потом негромкий скрип половиц и старушечий голос: "Кто?"
Что я мог ответить?
– Вы меня не знаете.
Она думает, потом открывает дверь.
Выцветшие глаза, редкие волосы, разбросанные по голове, настороженное и недоброжелательное выражение лица.
– Чего вам?
Да в общем-то ничего, но ответить что-то нужно, и я нахожусь:
– Я из института этнографии. Я частушки собираю, поговорки, прибаутки всякие…
И я чувствую, что в руке у меня – тетрадь с пословицами. И как я догадался взять её с собой из машины?
– Фу, – говорит она, – нашли, куды приттить. Входите.
Я прохожу. В избе мрачно. Похоже, единственная достопримечательность в комнате, куда я попал – старый телевизор, накрытый кружевной салфеткой.
– Садитесь, – и я сажусь на сляпанный каким-то горе-плотником табурет.
Она садится на другой, с противоположной стороны стола, наощупь нашаривает где-то позади очки и зачем-то надевает на нос.
– Да, – говорит она. – Были у нас частушки. Так, а чего вам?
– Может, вы помните что-нибудь. Расскажите, а я запишу, – я достаю из кармана ручку.
– Так я ж ничего не помню.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– А что же вы меня впустили?
– А хто вас поймёт, шо вам надо. Да ведь дож там.
Я постепенно понимаю, что дож – это дождь, и снова спрашиваю:
– Точно ничего не помните?
– Точно, что ж я могу помнить в мои-то года?
Я снова начинаю внутренне вскипать – так, без всякой причины.
– А, нет, – вдруг говорит она. – Вспомнила одну, – она делает какое-то странное лицо – то ли изображая веселье, то ли пытаясь спросонья понять, что происходит, и пронзительно, с повизгиваниями, декламирует:
– Шла машина из Тамбова,
Потеряла две доски,
Я страдаю от простуды,
А мой мииииилый – от тоски.
…Меня понесло. Я чувствую это и потому сдерживаюсь. Но фраза уже вырвалась:
– И что дальше?
– Ничего, шо ж там…
– А при чём тут Тамбов?
– А вы почему не пишете?
Я молчу.
– Врёте вы все. У вас удостоверение есть?
– Нету у меня удостоверения.
– Ты бандит, – вдруг уверенно говорит она. – А ну иди отсюда. Ничего я тебе не дам.
Я большего от неё и не ожидал. Быстрыми шагами выскакиваю под дождь, иду к машине, не обращая внимания на её периодические вскрикивания:
– Из института!.. Знаем мы этих… Ничего я вам не дам. Вон какой нос-то отрастил, все вынюхивает…
Машина рвётся с места, швыряя назад комья грязи. Я выбираюсь на шоссе и снова еду туда, куда глядят мои глаза.
14. Понедельник, или Случайный поиск-2
– Чикин!
– Алло. Кто это? Ты, что ль, Соболев?
– Я. Третий раз, между прочим, звоню.
– Да я только что пришёл. Ты откуда?
– Из Москвы.
– Чего? Как тебя туда занесло?
– На машине. Или тебя не это интересует? Я не понял вопроса.
– Я имел в виду – что ты там делаешь?
– Ну и логика у тебя, Чикин. Я с тобой по телефону разговариваю. Можно мне сегодня не прийти?
– Что спрашивать, когда ты и так уже не пойми где…
– Короче, проблем нет?
– Ну как – нет… Они всегда есть. Ладно уж, завтра разберёмся.
– Да нет – давай сейчас. Что у тебя?
– В общем, ничего конкретного. Просто нужны деньги. Чего ты хмыкаешь?
– А что, проблема нехватки денег возникла так внезапно?
– Нет. Просто то, чем мы занимаемся…
– Ясно. Это все фигня и дребедень, а ты хочешь открыть крупное производство.
– Ну да. Или научные разработки какие-нибудь. Неплохо бы было, если бы мы оказались в авангарде прогресса. Нам это по силам – у нас ведь куча институтов под крылышком. Но это не телефонный разговор.
– Да, пожалуй, мне действительно надоело бросать в этого проглота монетки. Хотя у меня есть одна идея. Но лучше завтра поговорим.
– Хорошо. У тебя ещё есть что сказать?
– Нет. А у тебя?
– Тоже, в общем… Только я никак не пойму, что ты начал рыпаться…
– В смысле?
– Что-то с тобой творится. Пришёл вчера ни свет ни заря, за работу первый раз в жизни взялся, а сегодня с чего-то попёрся в Москву.
– Долго рассказывать, Чикин. Как-нибудь в другой раз.
– Ладно. Тогда пока.
– Пока.
Мне не понравился этот разговор: во-первых, абсолютно бесполезный, а во-вторых, дающий почву для нехороших размышлений.
Чикин, от которого я этого совсем не ожидал, тоже совал нос не в своё дело.
По сути, и он, и Маргарита, и родители мои покойные, да и обычные прохожие на улице хотели от меня одного и того же: чтобы я "не рыпался", жил, как "нормальный человек", и, будучи прекрасным семьянином, достойным работником и молчаливо-согласным собутыльником, служил процветанию человечества, государства или, на худой конец, коллектива.
А у меня в глазах уже стояло моё будущее, если я пойду по этому пути,