Еще издали я заметил, что в окне кабинета Бескровного горит свет. Работал писатель всю ночь. С каким удовольствием я бы поменялся с ним местами…
Кот Пацан встретил меня на лестнице к причалу жалостным мяуканьем, но, учуяв запах шашлыка из пакета, тут же сменил жалобное нытье на требовательный мяв и принялся обихаживать меня со всех сторон.
— Что, хозяин так заработался, что и покормить тебя некогда?
Я зашел на кухню, взял одноразовую тарелку, выложил на нее несколько кусков мяса, поставил на пол. Кот набросился на еду с таким остервенением, будто голодал целую неделю.
— Сухонького винца к шашлычку не желаете? — предложил я.
В ответ раздалось свирепое рычание, словно я не вино предлагал, а собирался отобрать шашлык, Судя по поведению, Пацан был гораздо ближе к диким котам, чем к домашним. Приблизительно как я по отношению к «новообращенным самаритянам».
— Дайте водички напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде…
В дверях показался Бескровный. Его пошатывало, редкие волосы на голове и борода были всклокочены, рубашка застегнута вкривь не на те пуговицы, но запавшие глаза горели восторженным пламенем. Похоже, писатель, когда творил, испытывал неземное блаженство и сейчас пребывал в состоянии эйфории. Не от мира сего мужик.
— А для меня шашлычка не найдется? — уточнил он просьбу.
Я смерил его взглядом. Блажен, кто верует в свою исключительность. Я о его творчестве был несколько иного мнения, но высказывать это мнение не собирался. Зачем человеку настроение портить?
— Пару шампуров осталось… Но шашлык холодный. Разогреть?
— Не надо, — отмахнулся он, прихватил шампура и поплелся в холл. — Я бы сейчас и сырое мясо ел.
Я поставил на поднос бутылку кетчупа, тарелку с зеленью, положил лаваш и поспешил за ним.
Валентин Сергеевич уже сидел в кресле у журнального столика и жадно срывал зубами мясо сразу с обоих шампуров. Почти как Пацан, только не рычал.
— Извольте откушать, батюшко, что бог послал, — изрек я и водрузил поднос на столик.
— Бог мог бы послать и сухонького винца… — хитровато глянув на меня, протянул Бескровный, но тут же поправился: — Нет-нет, лучше пива…
— Бог мог бы послать и куда подальше… — начал было я, но, уловив состояние, в котором пребывал писатель, передумал. — Вам какого пива — светлого, темного, бутылочного, баночного?
— А мне и пятого, и десятого, но поболе… Пиво с устатку хорошо идет.
Сходив в погреба, я принес пять банок и пять бутылок разнообразного пива. Валентин Сергеевич тут же вскрыл бутылку светлого и, не отрываясь, выпил всю из горлышка.
— Эх… — отдуваясь, выдохнул он й поставил пустую бутылку под стол. — Хорошо-то как… — Он посмотрел мне в глаза и уже без ерничанья признался: — Так заработался, так взвинтил нервы, что без пива не усну. А работать уже не могу — организм вразнос пошел.
Я поставил перед ним пустой бокал, он открыл следующую бутылку пива, налил и принялся теперь уже степенно есть холодный шашлык, запивая глотками пива. Все-таки легкие алкогольные напитки хорошо снимают нервное возбуждение.
— А вы завтракали? — поинтересовался он.
— Д-да… — машинально ответил я, думая о своем. — Тогда пива за компанию?
Решившись, я порывисто встал.
— Сейчас вернусь, — пообещал я Бескровному, вышел во двор, подошел к «Жигулям», открыл дверцу.
Шерстяную экранирующую шапочку, которую надел на меня Тонкэ у кладбища, я нашел между передними сиденьями. Без нее начинать намеченный разговор не только не имело смысла, но и было бы непростительной небрежностью. До поры до времени не стоило ставить Ремищевского в известность о моих знаниях. Придет срок, он сам поймет, что мне известно, но раскрывать перед ним карты я не собирался. Ни сейчас, ни когда-либо.
— Наденьте, — предложил я, входя в холл, и положил шапочку на подлокотник кресла.
— Это еще зачем? — удивился Бескровный, вытирая платком обильный пот, струящийся по лицу. Он взял шапочку в руки, рассмотрел, пощупал. — Она же шерстяная! И без нее мокрый сижу, будто в бане…
Я выразительно посмотрел на него и приложил палец к губам. Валентин Сергеевич осекся, недоуменно огляделся по сторонам, затем все-таки нахлобучил шапочку на голову.
— Что дальше?
— А дальше будем разговаривать. Эта шапочка экранирует излучение мозга.
— Правда? — изумился он. — Значит, Наташ:.. никто нас сейчас подслушать не может?
Я рассмеялся, а Валентин Сергеевич неожиданно покраснел. Нет, все-таки еще тот кобель, хоть и старый.
— Никто.
— Где вы ее взяли?
— Где взял, где взял… — Внезапно на меня нахлынуло раздражение. — Купил!
— Что?!
Валентин Сергеевич ошарашено посмотрел на меня, но тут же пришел в себя и отвел взгляд.
— Не хотите говорить, не надо.
— Это долгая история, иона не имеет отношения к делу, — сказал я, стараясь унять раздражение. Не на него я злился, на себя. На свое безвыходное положение.
Валентин Сергеевич налил в бокал пива, отхлебнул и откинулся на спинку кресла.
— Хорошо, я вас слушаю.
Я не стал вдаваться в подробности и говорить, от кого получил информацию, а вкратце изложил судьбу «новообращенных» через десять поколений. Валентин Сергеевич слушал молча, кивал, прихлебывал пиво. Когда я закончил, он долго вертел в руках бокал, внимательно рассматривал его, стараясь собраться с мыслями.
— Надо будет раков под пиво наловить… — неожиданно заявил он. — Знаю я здесь места под обрывом…
— Вы щуку обещали повялить, — заметил я.
— Ах да, совсем забыл… Надо промыть рыбу и повесить на солнце… — Он решительно поставил бокал на столик и пристально посмотрел мне в глаза. — Говорите, через десять поколений человечество деградирует чуть ли не до приматов. Так?
— Так.
— Десять поколений «новообращенных самаритян» — это около восьми тысяч лет… Так?
— Нет, не так.
— Почему?
— Потому что воспроизводство любого вида происходит не в конце жизни особи, а в конце первой четверти средней продолжительности жизни.
Валентин Сергеевич заломил бровь.
— Гм… Вы правы. Хорошо, делим срок на четыре. Получается две тысячи лет. То есть через две тысячи лет человечество деградирует до стада бессмысленных существ. Теперь верно?
— Возможно, — не очень уверенно согласился я. — Тогда продолжим дальше. Генетика как наука существует около пятидесяти лет. С этим-то вы согласны?
— Да.
— Наши технологии, знания, уровень интеллекта в подметки не годятся «новообращенным самаритянам», тем не менее за пятьдесят лет генетика из чисто умозрительной науки превратилась в прикладную, и мы уже можем искусственно рекомбинировать генетический материал и вносить поправки в наследственность. Если мы со своим скудным умишком достигли этого за пятьдесят лет, то, как вы думаете, смогут ли «новообращенные» с их интеллектом разгадать тайну деградации биологического вида Homo sapiens за две тысячи лет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});