– Даже незамедлительно,- подтвердил я, приведя в доказательство немало примеров тому, как в мире людей «встречают по одежке».
Смелость и внушительный вид действуют так сильно, что собеседник часто даже и не подумает спросить документы, веря представительному человеку на слово.
– Психическая атака – вот наш главный козырь, когда в кармане нет никакой бумажонки, удостоверяющей личность,- говорил я, увлекаясь.- Смелая напористость с долей изысканного нахальства всегда выручала удачливых аферистов и ловкачей. Пусть мы и не аферисты, но другого пути у нас нет.
Вскоре и в моем фанерном бауле, купленном за трешку, залегла приличная рубашка и пара хорошего белья. Кроме того, я написал младшей сестре в Ленинград, чтобы она запросила у мамы мой старый костюм, сорочку и очки и держала все это у себя до того, как я попрошу прислать. В письме я тонко изложил, что на последнюю жалобу жду утешительного ответа и на волю надо выйти в приличной одежде. Что если даже и не будет вскорости законного освобождения, одежда мне все равно потребуется. В следующем письме я под каким-то предлогом тонко вставил две строчки из «Интернационала»:
Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой…
И вдруг, к моему ужасу и отчаянию, все полетело насмарку! Когда наша подготовка шла в полную меру, Балашову объявили об освобождении. Произошло это так. В начале апреля, вечером, едва мы успели поужинать и привалиться на нары, чтобы сбросить лишнюю усталость, в барак пришел помпотруду и, подойдя к нашему расположению, спросил:
– Кто тут из вас Балашов?
– Я Балашов,- равнодушно ответил Михаил, не торопясь поднялся, и сел.
– Завтра на развод не выходите, останетесь в бараке.
– Что так?
И мы оба навострили уши.
– Получено постановление о вашем освобождении
– Нехорошо шутишь, начальник,- помрачнел Балашов.
– Такими вещами не шутят, сами должны понимать Балашов сразу весь преобразился, выпрямился и стал будто выше. Сквозь загорелую кожу на щеках проступил яркий румянец, а в глазах появился неведомый блеск.
– Покажите постановление!
– Завтра покажут, можете не сомневаться.
– А что там написано?
– В решении сказано, что дело о вашем участии г крушении поезда прекращено за недоказанностью и вы должны быть освобождены из-под стражи.
Разве можно описать, сколько радостного волнения, ликования и восторга породило это сообщение! Уже через минуту эта новость стала известна не только в нашем бараке. Наш спальный отсек был окружен плотной стеной арестантов, загородивших проход. Ведь это был первый и пока единственный случай освобождения «врага народа».
– За что ты был осужден? Сколько дали?- раздавалось отовсюду.
И Михаил в очередной раз рассказывал свою историю, с которой я был знаком давно.
В сентябре 1937 года близ Боготола произошло крушение пассажирского поезда с человеческими жертвами. Поезд сошел с колеи из-за износа пути, но такая причина не устраивала следственные органы. Дело передали в НКВД, и на свет выступило «вредительство». Было схвачено и посажено более двух десятков специалистов и руководителей дороги, в том числе и в Красноярске. Но версия о вредительстве не подтвердилась, умысел или враждебность доказать не удалось, и вместо разрекламированного процесса «дело» закончила «тройка» на закрытом заседании. Целая группа работников угодила в лагеря, в том числе и Балашов, а троих на всякий случай расстреляли.
Не было сомнения, что все посаженные и их родственники протестовали и жаловались в Москву. Помогло, видимо, и то, что в деле имелось заключение авторитетной экспертной комиссии, объяснявшей истинные, технические причины катастрофы. Все это, рассудили мы, вынудило Верховный суд вынести решение о пересмотре дела, в результате чего на Мишу и свалилось нежданное счастье.
Почти всю ночь мы не спали от волнения. Михаил заметно переживал за меня.
– Ты все равно удирай отсюда!- шептал он мне в ухо.- Ищи спутника и удирай. Даже один уходи! И перво-наперво ко мне заезжай, я помогу всеми силами – у меня переждешь недельку или месяц, пока погоня затихнет, потом и спровожу тебя на запад, в твой Ленинград.
Наутро мы расстались…
Синицын
Вот так сорвался мой план самовольного освобождения. Но мысль о побеге все равно не оставляла меня, она лишь притаилась, ожидая своего часа. Побег вместе с Балашовым сулил удачу главным образом благодаря возможности «отсидеться» у него в Боготоле, пока не затухнет первый борзый поиск. Но и Боготол не был безопасен: там нас искали бы в первую очередь – это мы упустили из виду. Теперь я один, и для выявления нового надежного спутника потребуется время. Да и найдется ли такой, кому можно довериться до конца?
В нашей бригаде работал мастером на все руки бывший шофер Синицын, по нужде овладевший здесь и плотницким ремеслом. Это был, как говорят, разбитной человек, неглупый, немного нагловатый, но вполне компанейский, внешностью и характером напоминавший мне Пушкина, сокамерника по Старорусской тюрьме.
Случилось так, что через день после отъезда Балашова у Синицына заболел напарник – ненароком отрубил себе большой палец левой руки,- и бригадир предложил нам работать вместе.
– Пока Газатуллин пробудет в санчасти, пройдет недели три. А потом неизвестно, что он сможет делать. Вот и работайте на пару.
В тот же день Синицын перебрался на место Балашова, рядом со мной, и, укладывая свои вещички, сказал;
– Счастливое, видать, место. Зря вы его не заняли.
– А мое тоже счастливое, я вскорости тоже получу вольную,- полушутя-полусерьезно ответил я.
– Ладно, пускай оба места будут счастливыми… К майским праздникам лагерь спешно заканчивал внутреннюю отделку домов в поселке. В двух работала одна бригада, устраняя недоделки, а остальные были брошены на наш третий дом, где работа кипела споро. Мы с Глебом рьяно окосячивали окна второго этажа, короткие смолистые обрубки стремительно летели во все стороны, громкой дробью стукались по шатким лесам и падали вниз.
– Эй, тише вы, олухи царя небесного!- иногда снизу кричал нам конопатчик.- Голову проломите, ответите перед Берией!
– Не боись, она у тебя крепкая, целой домой свезешь.
Спешка была невероятная. На наш объект почти ежедневно приходил начальник лагпункта и поторапливал:
– Давайте, ребята, не подведите. Постарайтесь и для себя: в праздники, так и быть, два выходных дам.
– Стараемся, гражданин начальник,- отвечали ему чуть ли не хором.- О досрочном освобождении похлопотали бы, начальничек, а то ни зачетов, ни благодарности нету…
Новые дома были сданы в срок, и с мая наша бригада выполняла незначительные ремонтные работы. В окрестностях лагеря находились разные хозяйственные постройки – конюшня, скотный двор, баня и что-то вроде подсобного хозяйства. Для текущего ремонта этих строений вовсе не требовалась целая бригада в пятнадцать человек – два-три рабочих, не более. Охрана же не имела лишних конвойных. Пожалуй, именно это обстоятельство и вынудило администрацию лагеря пойти на послабление режима. Эта слабина вскоре проявилась в том, что двух-трех зэков, совершенно надежных по мнению начальства, стали только провожать до места работы и оставляли там на весь день, а вечером приходили за ними, чтобы привести в зону. А когда охранников совсем не хватало, сопровождение доверялось бесконвойному десятнику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});