обманешь.
– А как обманешь? И это ведь может быть просто сном? Маменька говорит, что от нервов случаются дурные сны. А нервничали мы много. И вот…
– Сама-то веришь?
– Нет. – Тори сжала кулак. – Это казалось таким реальным, что я… слышала музыку. И хотела остановиться. Честно. Но не могла. Что мне теперь делать?
– Не знаю. – Эдди огляделся. А потом пробормотал: – Может, и вправду спросить мудрого совета? Только сперва вас домой отведу…
– Мы с тобой. – Эва поняла, что не отступится. А для убедительности добавила: – Не возьмешь, сами найдем!
Пусть это совсем неблагоразумно. И неправильно, наверное. Но она совершенно точно не собирается отпускать его к дракону одного.
В конце концов, они ведь даже не представлены!
И…
Эдди усмехнулся. Вытащил дудочку и сказал:
– Тогда чего тянуть?
От низкого вибрирующего звука сердце в груди забилось сильнее. А потом мир качнулся. И Эва только и успела, что схватить сестру за руку.
Дернуть.
И выдернуть.
На ту сторону. На ней тоже была беседка, точнее, в первое мгновенье она показалась именно беседкой, и уже потом Эва поняла, что это совершенно иное что-то.
Столпы не из дерева, но из камня. И каменные же плиты лежат поверху. А потолка нет, зато есть черное-черное небо с белыми звездами. При этом вокруг светло.
Трава тоже черная.
А по ней стелются туманы. И Виктория ежится.
– Как-то здесь неуютно, что ли… Ты вообще уверена, что этому дракону можно верить?
Нет.
Эва прикусила губу. Она не уверена. Вот совсем-совсем не уверена. А если и вправду? Если ее заманили сюда, обманули, чтобы привела остальных? А теперь возьмут и сожрут? Или чего похуже. Хотя чего уж хуже-то?
Эдди озирался.
Здесь он другой какой-то… Еще выше? Шире? Нет, это вряд ли возможно. Скорее даже, в этом мире он настоящий. А что одет в какую-то потертую куртку, так ему и к лицу.
Ветер…
И нет, не холодно. Скорее, тянет крылья распахнуть. Эва и распахивает, превращаясь в птицу. А потом садится на плечо Эдди.
– Да уж. – У Тори в этом мире волосы черны. Ветер растягивает их, разбирает на пряди, и пряди шевелятся, словно змеи.
Лицо у нее узкое.
Губы алые.
Она красива и страшна одновременно. Но Эва не боится. А еще она видит. И ее видят. И мир вздрагивает, а туман поднимается, сплетаясь в белоснежного зверя.
Дракона.
Милисента, конечно, о драконах рассказывала. Но все одно Эдди представлял их немного иными, что ли? Не такими… внушающими.
Зверюга.
Белоснежная чешуя отливает перламутром. А глаза змеиные, желтые. И это – единственный яркий цвет здесь и сейчас. Башка… башка наклоняется. Медленно. И Эдди обдает горячим дыханием.
– Здравствуй, что ли. – Эдди заставил себя удержаться на месте, хотя больше всего тянуло убраться куда подальше.
Сбежать.
Он не трус. Это не трусость, а благоразумие. А стоять вот так и пялиться на зверя как раз признак величайшей дури. И выходит, что Эдди – дурак редкостный, если стоит и пялится.
Дракон засмеялся.
И стал человеком.
Невозможно, стало быть? Ну-ну… Ладно, это пусть всякого рода умники определяются, что возможно с точки зрения науки, а что нет. Эдди же просто разглядывал человека.
Нечеловека.
Слишком уж он собою хорош. Куда там Сент-Ортону, который тоже весьма неплох и тем бесит, но тут… тут иное.
– Здравствуй, правнук, – сказал дракон.
– Здравствуй… – Эдди слегка замялся. – Прадедушка?
– Много раз «пра».
– Это да… но я как бы не уверен.
Дракон рассмеялся:
– Я уверен. Я слышу свою кровь. Здесь она звучит яснее. И слышу свою плоть… но не у тебя.
И к Виктории Орвуд повернулся. Она же со вздохом вытащила дудочку, которую протянула дракону.
– Ваше?
Пальцы дрожат. И над ней клубится тьма, как и над дудкой.
– Уже нет. Дары не отнимают.
– Я… не уверена, что по праву.
Дракон склонился над ее ладонью и сделал глубокий вдох. Закрыл глаза и протянул руку:
– Позволишь?
Тори кивнула, проворчав:
– Как будто могу отказать…
– Можешь, дитя, можешь… Когда-то большой кровью и болью вы получили право отказывать. Кому бы то ни было. А потом забыли о том. Но ты помни.
Дудочка тоже выглядела настоящей. В этом мире тумана легко отличить настоящее от ненастоящего. Дракон провел по ней кончиками пальцев и поднес к губам.
Дунул.
Звук пролетел по-над миром, и туманы всколыхнулись, оживая. И одна за другой стали подниматься призрачные фигуры…
Люди?
И не только. Но людей больше. Усталые. С изможденными лицами. В грязных потрепанных одеждах, они просто стояли, рядом, но не видя друг друга.
Кто-то в мундире.
Кто-то…
Как мертвецы? Ну да, конечно, те, из Мертвой пустыни.
Сиу.
Выше нынешних. И такие же худые. И лица резкие, чуждые… темная кожа, разукрашенная шрамами, которые складываются в узор.
В один на всех.
Орки.
Их тоже много, почти как людей.
И дракон улыбался. А потом взмахом руки стер всех. И вернул дудочку Виктории.
– Теперь она будет звучать легче, дитя моего брата.
– Что? Вы… нет, глупость это, мы люди…
Дракон склонил голову:
– Конечно, вы люди. Но и не только. Я чую в тебе эхо его Силы, как и в тебе, маленькая птичка. Но нельзя долго прятаться в чужом теле. Так можно и забыть, кто ты на самом деле.
Он взмахнул рукой, и зимородок, до того тихо сидевший на плече Эдди, вновь превратился в Эванору Орвуд. Растрепанную и, кажется, возмущенную.
– Вы когда-нибудь видели бурю на море?
– Ты позвал нас за этим? – Эдди посмотрел, как Виктория держит дудочку. Аккуратно. Осторожно даже. Будто та, черная, побывав в чужих руках, сделалась хрупкой.
– Не только. Но я давно не видел бурь.
И мир меняется. Мир здесь, на Изнанке, текуч, подобен зыбучим пескам и оттого опасен. Эдди успевает взять за руку Эву, и они оказываются на берегу.
Втроем.
– А где… – Эва обернулась. – Виктория?
– Не мешай ей, – сказал дракон.
– Но… она же заблудится?
– Ей надо научиться. Возвращаться в том числе.
– Но…
– Сядь, – велел дракон, однако Эва насупилась и скрестила руки на груди:
– И не собираюсь! Вы должны вернуть мою сестру! Вы ведь обещали, что… что здесь безопасно!
– Здесь безопасно. – Дракон посмотрел на Эдди. А потом снова на Эву. Поднял ладонь, поднес к губам и дунул. Ветер, сорвавшийся с руки, смял девушку, превращая в пташку, а ту закрутил и…
– Что за…
– Спокойно. Она хотела к сестре? Пускай. С ними ничего не случится. Слово.
Слово мертвеца многого ли стоит? Но нынешнее прозвучало. И Эдди понял, что оно нерушимо.
– Если