всему миру!
Вместо рук и взгляда одного Квентина ее ласкают сейчас миллионы мужских взглядов с расширенными зрачками, по существу, она отдается всем сразу!
Эти плечи, ничем не прикрытые. Они — для всех.
И эти длинные ноги, с такими знакомыми, такими нежными углублениями, которые Квентин любил пощекотать и в ответ услышать тихий, глубинный смех… Сколько мужчин, дрожащих от вожделения, теперь считают их своими…
И только глаза у нее чужие, другие, не Юлины. Как изменились ее глаза! Не случайно русские говорят, что это — зеркало души. А душа замутнена у этого бесстыжего существа женского пола… Как жестоко он ошибся, однако, полюбив это исчадие ада…
Квентин, забыв о присутствии управляющего, застонал.
«Господи, как же я раньше не догадался! — осенило Флинта. — Хозяин молод, ему просто нужна женщина! Вот какие программы он смотрит втихомолку, оказывается! Нормальная мужская тяга к эротике. А я-то, идиот, вместо здорового женского тела подсовывал ему священника!»
— Сэр!
Вместо обычного вежливого «Сэм?» он услышал в ответ звериный рык:
— Катись ко всем чертям, скотина! — И дальше последовало еще какое-то слово, непонятное, не английское. — Блин!
Джефферсон, кажется, обезумел.
Он вскочил на постели и, как волосинку оборвав трос с грузом, державшим его больную ногу, швырнул тяжелую медицинскую гирю прямо в экран телевизора.
Раздался звон, в приемнике заискрило, и турецкая танцовщица исчезла.
Квентин на здоровой ноге поскакал к выходу, оттолкнув своего управляющего.
— Куда вы, сэр? Вернитесь, вам предписано лежать!.. Погодите, я с вами, сэр!
Джефферсон обернулся, и выражение его лица на миг стало осмысленным:
— Вам со мной нельзя, Саммюэль. Вы женаты. А я отправляюсь к продажным женщинам! Их будет много, самых бесстыжих, самых испорченных дряней! Чем хуже — тем лучше!
И снова Флинт был забыт.
«Я оказался прав, — в панике подумал верный управляющей, — но от этого не легче. Сейчас хозяин способен натворить что-нибудь, попасть в беду… да и вообще… его переломы…»
Не найдя иного решения, он бросился вслед за Квентином по белоснежным коридорам дорогой частной клиники, истошно крича:
— Помогите! Помогите!
За ним уже семенил табунок сестер милосердия в крахмальных капорах, выскакивали из кабинетов врачи…
Но никто из них не мог угнаться за одноногим калекой с закованной в корсет шеей. Судя по всему, Господь лишил этого богатого пациента разума. А говорят, что безумцы часто обладают нечеловеческой силой и прытью…
Помощь явилась неожиданно.
Квентин уже допрыгал до выхода из клиники, но в двери в это время входила группа посетителей, и ему пришлось притормозить.
Прибывшие были одеты просто, почти по-деревенски, и смотрелись нелепо на фоне сверкающей стеклом и алюминием отделки больничного фасада.
Странность подчеркивалась еще и тем, что за их спинами, на обочине авеню, вместо автомобиля был припаркован… фургон без мотора, в передок которого оказалось впряжено нелепое разноцветное животное. Не то мустанг, не то зебра, не то лошадь Пржевальского: голова белая, корпус вороной, ноги пегие.
От группы отделился дряхлый морщинистый старик. Он приподнялся на цыпочки, чтобы положить сухую руку Квентину на плечо:
— Я вижу, ты пошел на поправку, сынок? Правильно, молодец. Джефферсоны не из тех, кто долго валяется в постели. Вот и наш Джонни уже как огурчик.
При этом Квентину по-братски подмигнул парнишка лет двадцати. А женщина средних лет подошла с недовольным видом:
— Я же говорила, надо было до выздоровления остаться дома. Знаю я эти городские лечебницы!
Она обличающе посмотрела на докторов:
— Постыдились бы! Видите — пациенты от вас прямо в гипсе сбегают! — И она опять обратила все свое материнское внимание на Квентина. — Сразу видно: тебя тут плохо кормят. Исхудал, мальчик мой. Но ничего, я это предвидела. Доченьки, выгружайте!
И улыбчивые краснощекие девушки начали вытаскивать из фургона корзинки и свертки, стеклянные бутыли и глиняные горшочки.
Старик строго спросил Квентина:
— Куда это ты, сынок, направлялся? А ну признавайся’ — Он-то сразу понял, что не от негодных медиков бежал больной.
И миллионер, владелец одной из крупнейших промышленных концессий Соединенных Штатов, по-мальчишески залился краской и виновато опустил голову:
— Бес попутал.
Матушка всплеснула руками:
К дешевкам надумал идти! — Материнское сердце всегда чувствует неладное. — Да там же… там разврат, там всякую заразу можно подцепить! Какой ужас, вот и отпускай детей из дома! Как не стыдно, такой большой мальчик…
И Саммюэль Флинт, и собравшийся в вестибюле персонал клиники наблюдали эту сцену, разинув рты от изумления. Один только Квентин Джефферсон отнесся к происходящему как к должному. Он притих и выглядел пристыженным.
А непонятная зверюга, возле которой каждый второй автомобилист притормаживал, чтобы разглядеть это чудо-юдо, повернула к своему лихому наезднику белую лохматую голову и ободряюще заржала: дескать, держись, приятель! Где наша не пропадала!
— Привет, дружище! — крикнул в ответ коняге Джефферсон. — Мы еще повоюем, правда? Мы с тобой еще сыграем ва-банк и получим свой королевский выигрыш!
Флинт был счастлив.
Хозяин поглощал сваренные вкрутую крупные желтоватые яйца от пестрых уайтстоунских квочек и запивал густым, надоенным вручную, деревенским молоком. И копченую телятину тоже не обошел вниманием.
— Друг нашей родни — наш друг, — покровительственно сказал управляющему старик. — Хотя сразу видно, что ты не ковбой.
— Да я больше… по морской части, — улыбнулся Флинт. Джонни уважительно щупал бицепсы Квентина. Девушки вполголоса пели о пряхах, которые вьют нить и гадают, придет ли к ним жених.
Словом, все шло хорошо, пока матушка не вытащила из корзинки обернутую марлей тарелку с десертом:
— А это мое фирменное блюдо, — похвалилась она. — Специально для тебя пекла, мой мальчик. Пирог с черемухой.
— С черемухой?!
И сразу ему привиделась московская поздняя весна и белые кусты, которые он варварски ломал… Их, правда, все равно должны были вырубить.
А потом — благоухающий номер отеля и девушка, растерянно стоящая среди охапок черемухи…
Это была совсем не та девушка, что, как одалиска восточного султана, дергала животом и бесстыдно выставляла свою красоту напоказ, да еще перед телекамерой.
И не та, которая в ночном клубе играла подаренным пейджером, отключая его в угоду своему новому поклоннику.
…Та подлинная, та далекая, та чистая, окутанная волнами горького черемухового запаха, принадлежала только ему одному.
Та не могла, никак не могла обмануть его и предать.
И глаза у нее были не продажными. Серые, быстрые, умные и преданные глаза были у той, его, девушки.
Ее звали Джулией.
А эту, сегодняшнюю, распущенную и беззастенчивую, в прозрачных шароварах, как звать? Как угодно, только не этим прекрасным именем.
Джулия сравнивала его с кентавром, который целится из лука в небеса. А не могло ли случиться