И тут же он увидел, что его бессознательные предположения, скрывающиеся за выражаемыми им точками зрения, подвергаются безжалостным нападкам; скоро Мэтту пришлось вернуться к упрямому, хотя и невыраженному вслух доказательству: «А потому!»
Мэтт начал привыкать к методам споров и аргументации и быстро обнаружил, что можно, задавая невинные вопросы, разрушить цепь чьих-то доказательств.
Мэтт начал получать особое удовольствие от участия в семинарах, после того как в его группе появился Жерар Берк. Он терпеливо выжидал, пока Жерар не выскажет какую-нибудь определенную точку зрения, затем задавал вопрос; это всегда был вопрос и никогда — определенное заявление. По каким-то причинам, не понятным для Мэтта, точки зрения Берка всегда были ортодоксальными. Чтобы опровергнуть их, Мэтту приходилось выдвигать нестандартные идеи.
Один раз после окончания семинара он спросил Берка:
— Послушай, Берк, мне всегда казалось, что у тебя необычные суждения по всем вопросам.
— Да, я так считаю.
— Но во время семинара «Сомнение» ты умело их скрываешь.
На лице Берка появилась хитрая улыбка.
— Ты считаешь, что мне следует говорить именно то, о чем я действительно думаю?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты полагаешь, наши начальники так уж интересуются новыми мыслями? Послушай, юноша, ты когда-нибудь научишься распознавать ловушки?
Мэтт задумался.
— Мне кажется, ты не в своем уме, — ответил он наконец. Однако слова Берка заставили его размышлять о целях семинара.
Шли дни. Нагрузка была настолько велика, что скучать не оставалось времени. Мэтт разделял общее убеждение всех курсантов, что «Рэндольф» — это сумасшедший дом, непригодный для нормальных людей; металлолом, заброшенный в космос, и тому подобное. Но, по правде говоря, у него не сформировалось своей точки зрения относительно учебного корабля — он был слишком занят учебой. Сначала его мучила тоска по дому; с течением времени она отступила. Его дни были наполнены занятиями, учебой, тренировками, снова учебой, лабораторными работами, сном, едой и опять учебой.
Однажды он возвращался с ночной вахты в отделе космической связи. Из каюты Пита доносились звуки. Сначала Мэтт предположил, что его товарищ решил не спать, а заняться учебой, и просматривает кассеты на проекторе. Он хотел уже постучать в дверь и пригласить Пита отправиться в столовую — выпросить у дежурного по камбузу чашку какао, но вдруг понял, что слышит не шум проектора.
Мэтт осторожно приоткрыл дверь. С койки доносились сдавленные рыдания. Он тихо прикрыл дверь и постучал. Через несколько секунд послышался голос Пита:
— Заходи.
Мэтт вошел в комнатушку.
— Привет, Пит. У тебя нет чего-нибудь поесть?
— Пирожки в столе.
— Что с тобой, Пит? — спросил Мэтт, уплетая пирожок. — Ты выглядишь больным.
— Нет, я здоров.
— Не вешай мне лапшу на уши. Говори, в чем дело.
— Ты не сможешь мне помочь. Я хочу домой.
— О-о, — перед мысленным взором Мэтта появились зеленые просторы и холмы Айовы. Усилием воли он подавил видение. — Да, парень, это тяжелое дело. Поверь мне, я тебя понимаю.
— Да как ты можешь понять меня, Мэтт? Ведь ты практически дома — стоит подойти к иллюминатору, и ты видишь родину.
— Ну это малоутешительно.
— К тому же для тебя не прошло столько времени вдали от дома. А мне потребовалось два года, чтобы попасть на Терру; и никто не знает, смогу ли я когда-нибудь побывать дома. — В глазах Пита появилось отсутствующее выражение; голос зазвучал почти лирично. — Ты не представляешь, Мэтт, как прекрасна моя планета. Недаром говорят: «У каждого цивилизованного человека две родные планеты: своя и Ганимед».
— Кто же говорит так?
Пит даже не обратил внимания на этот вопрос.
— Юпитер висит у тебя над головой, заполняя половину неба… — Он помолчал. — Как там прекрасно, Мэтт! Ничто в мире не сравнится с Ганимедом.
Перед мысленным взглядом Мэтта снова мелькнула панорама Де-Мойна летним вечером, незадолго до наступления осени… светлячки кружатся в небе, цикады стрекочут среди деревьев, а воздух так ароматен и густ, что его можно черпать горстями. Внезапно его охватило чувство ненависти к окружающей их стальной оболочке с постоянной невесомостью, очищенным воздухом и искусственным освещением.
— Зачем только мы поступили в Патрульную Службу, Пит!
— Не знаю, Мэтт. Не знаю!
— А ты не собираешься обратиться с просьбой об увольнении из Академии, Пит?
— Не могу. Отцу пришлось занять крупную сумму, чтобы оплатить мой проезд в оба конца; если я уйду из Патрульной Службы по своему желанию, он не сможет погасить долг.
Вошел Текс, широко зевая и почесываясь:
— Чего вы разговорились, ребята? Вам что, спать надоело? Тогда пожалейте других — дайте поспать.
— Извини, Текс.
— Вы оба выглядите так, будто у вас умерли любимые собаки, — внимательно посмотрел на них Текс. — Что случилось?
— Ничего особенного, — буркнул Мэтт. — Тоска по дому.
— Не совсем так, — вступился Пит, стараясь защитить друга. — Это я расчувствовался, а Мэтт пытался утешить меня.
— Ничего не понимаю, — озадаченно заметил Текс. — Какое это имеет значение, где вы находитесь, если вдали от Техаса?
— Текс, ради Бога, перестань! — рассердился Мэтт.
— Что такого я сказал? — Текс удивился еще больше. — Пит, вот ты действительно далеко от дома, согласен с тобой. Но знаешь что, как только нам дадут отпуск, едем со мной в Техас. У нас ты сможешь сосчитать, сколько ног у лошади.
— И познакомиться с твоим дядей Боди? — слабо улыбнулся Пит.
— Ну конечно! Дядя Боди расскажет, как однажды ему пришлось скакать на мустанге — без седла. Ну как, договорились?
— Если пообещаешь побывать у меня на Ганимеде. И ты, Мэтт.
— Решено! — Юноши дружно пожали руки. Последствия ностальгического приступа прошли бы бесследно, но скоро случилось еще одно событие. Мэтт направился по коридору в каюту Аренсы, собираясь попросить о помощи в решении сложной астрогационной задачи. Выпускник укладывал вещи. Он месяц назад сдал выпускные экзамены и получил назначение на космическую службу.
— Заходите, сенатор, — пригласил Аренса. — Не стой в дверях. Хочешь что-нибудь сказать?
— Да ничего, просто так зашел. Вас назначили на корабль, сэр?
— Нет. — Аренса взял пачку бумаг, просмотрел их и разорвал. — Я улетаю. Совсем.
— О-о!
— Не надо деликатничать, юноша. Никто не увольнял меня — я подал заявление об отставке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});