намеревался войти в историю, и его манила мечта Шварценберга соединить Австрийскую империю с Германским союзом, создав в Центральной Европе крупное территориальное образование, политическое главенство в котором будет за габсбургским императором. Чтобы склонить германских князей к этой идее, Францу Иосифу нужно было показать себя конституционалистом, готовым ограничить свою власть законом. Однако к середине 1851 г. стало ясно, что германские правители не пойдут на слияние с Австрийской империей, но предпочтут сохранить Германский союз, учрежденный в 1814 г. после поражения Наполеона. К этому времени Франц Иосиф уже бросал завистливые взгляды на Наполеона III, который, согласно восторженному описанию австрийского императора, «решительно взял бразды правления в свои руки» и стал «чем-то значительно большим, чем машиной для подписания бумаг»[438].
Мартовская конституция вводилась в действие черепашьим темпом, а ее положения о выборном местном самоуправлении подверглись решительному урезанию. Наконец, в последний день 1851 г. Франц Иосиф обнародовал серию распоряжений, известную впоследствии как «патент Сильвестра» (Silvesterpatent; 31 декабря — День святого Сильвестра, патент — тип императорского указа). Эти документы полностью отменяли мартовскую конституцию и передавали всю законодательную власть в руки самого императора. Переворот завершился после смерти Шварценберга в апреле 1852 г., когда Франц Иосиф объявил себя еще и министром-президентом.
Патент Сильвестра положил начало десятилетию неоабсолютизма (или неоцезаризма), на протяжении которого Франц Иосиф правил как диктатор. Оба эти термина возникли много позже, а в то время тип правления, установленный им, называли просто абсолютизмом или, более четко, бюрократическим абсолютизмом, поскольку свою волю император навязывал посредством административного аппарата. Однако у бюрократов при этом были и собственные политические задачи, состоявшие в выполнении программы реформ Иосифа II, с ее верой в мудрое государственное управление и направляемый сверху социально-экономический прогресс. Они даже нашли себе соответствующее название — «партия Просвещения»[439].
В 1850-х гг. число государственных служащих в габсбургской империи составляло около 50 000 человек, но это с учетом младших и вспомогательных должностей. Около 10 000 из них принадлежали к более высокому «политическому составу» (Konzeptdienst), почти всегда с университетским образованием, преимущественно юридическим. Чиновники на верхних уровнях иерархии в огромном большинстве обладали либеральными взглядами и наклонностями, почти поголовно состояли в читательских клубах, а в ходе событий 1848 г. относились к лагерю политических реформаторов. Их либерализм заключался в идее расширения возможностей отдельной личности за счет системы образования, равенства перед законом, свободы печати, свободы собраний и устранения экономических ограничений. Сильное государство в их глазах служило проводником либеральных реформ, и они были готовы идти ему на уступки — одной из первых таких уступок стала свобода печати. Однако приветствуя всестороннее вмешательство государства, чиновники «раскармливали» его, превратив в Левиафана, уничтожившего все личные свободы, за которые они, как либералы, должны были выступать[440].
Бюрократический абсолютизм достиг немалых успехов: он, по выражению одного историка, «осуществил мечты иозефизма». Появлялись новые научные учреждения, на шахтах и фабриках вводились правила безопасности, возникла почтовая служба с использованием марок, строились шоссе, телеграфные линии и железные дороги. К 1854 г. было уложено 1000 км путей, а построенную в 1832 г. линию Линц — Ческе-Будеёвице (Будвайс) перевели с конной тяги на паровую. На сооружение шоссейных дорог всего за три года пошло почти 10 млн кубометров породы. Специалисты из Комиссии по общественным работам Лондона помогли углубить и спрямить русла Дуная и Тисы. Развитию инфраструктуры способствовал бурный рост угольной и сталелитейной промышленности, формирование крупного банковского сектора и снятие внутренних таможенных барьеров, превратившее Австрийскую империю в единый рынок. Преобразилась и сама Вена: старые городские стены срыли, а на их месте проложили широкую Рингштрассе, где начали селиться представители нового класса промышленников и предпринимателей, порожденного экономической модернизацией[441].
Иосиф II освободил крестьян лишь в том смысле, что они могли покидать свою землю и вступать в брак без согласия земельного собственника. Но их наделы по-прежнему оставались в собственности этого лица, так что крестьяне должны были платить ему ренту и отбывать трудовые повинности. В первые месяцы революции венгерский парламент твердо пообещал отдать землю работающим на ней крестьянам, но в других частях империи крестьяне получали лишь расплывчатые и половинчатые посулы, а условия освобождения должны были проясниться только после созыва рейхстага. Трудность состояла в том, что собственникам земли нужно было как-то компенсировать ее потерю, а участки, которые обрабатывали крестьяне, имели разный юридический статус: одни на протяжении многих поколений представляли собой наследственные крестьянские владения, другие арендовались у феодала по договору, третьи были общинными; некоторые поля ныне живущие крестьяне расчищали и распахивали своими руками.
Рейхстаг уклонился от обязанности обеспечить освобождение крестьян, спрятавшись за общими фразами. Однако после 1849 г. правительство решительно взялось за проблемы, связанные с отменой крестьянских повинностей. Наследуемые земли полностью передавались в собственность крестьянам, и никакой выплаты за них помещику не назначалось. За прочие земли прежние хозяева получали компенсацию, основную долю которой брало на себя государство, которое выпускало и постепенно распространяло целевые облигации. Условия компенсации прорабатывали особые комиссии, для чего новые землевладельцы-крестьяне должны было вносить в земельный кадастр детальные описания своих наделов. В кадастр вносились и сведения об обременениях — сдана ли собственность в аренду или заложена; все эти данные зачастую оспаривались соседями, родственниками или арендаторами. Tолько в Венгрии во второй половине XIX в. суды редко разбирали меньше 300 000 земельных споров в год, а число ожидавших рассмотрения исков обычно превышало 1 млн[442].
Прежде мелкие тяжбы такого рода рассматривались в первой инстанции манориальными судами, но с исчезновением феодальных пережитков исчезли и эти суды вместе с их безвозмездным вкладом в управление сельской местностью. Заполняя эту брешь, государству пришлось учредить 1500 новых судов и надзорных учреждений по всей империи. В деревни командировали чиновников, которые должны были следить за исполнением директив центра. Работа эта была непростой. Министр внутренних дел Александр Бах распорядился, чтобы в Венгрии гражданские чиновники носили неудобную униформу, сшитую по образцу венгерского кавалерийского обмундирования, но она обходилась в полугодовое жалованье чиновника и вызывала насмешки над «гусарами Баха». Убогий быт и нехватка средств к существованию скоро заставляли такого чиновника понять, что в реалиях современной деревни исполнение его должностных обязанностей невозможно. Один из «гусар Баха», прибыв на место службы, обнаружил, что в этом венгерском селении нет тюрьмы, а осужденные содержатся без охраны на постоялом дворе, получая ежедневное пособие на еду[443].
В своих инструкциях для гражданских чиновников Бах подчеркивал важность стабильности, рутины и предсказуемости работы юридического и административного аппарата. Для этого в 1850-х гг. действие австрийского гражданского права распространили на всю территорию Австрийской империи, заменив им путаные