А что у болгар, как хан Борис?
Теперь нет хана. Борис теперь князь и при двух именах сразу — Борис-Михаил. Прошлой осенью, когда собрались его крестить, ромеи хотели, чтобы он приехал в Царьград, а он хотел, чтобы василевс Михаил прибыл к нему в Плиску. Но вышло проще: крестил его и всех вельмож придворных епископ-грек. Но всё им мало, всё им чести мало, и баилы болгарские затаили такое недовольство, что недавно дошло до настоящего бунта. И не где-то, а в самой Плиске, у стен ханского дворца. К чести Бориса, он не заробел, хотя при нём осталось, говорят, всего полета верных ему людей. Велел отворить крепостные ворота и вышел навстречу мятежным толпам. При нём вдруг оказалось семь священников с зажжёнными свечами в руках. Бунтовщиков охватило смятение, будто эти семеро мужей прямо с небес сошли. Толпы рухнули наземь, не смея ни встать, ни бежать. Видя такой оборот дела, Борис велел похватать зачинщиков бунта. Больше пятидесяти знатных баилов были казнены.
Весть о смуте в Болгарии первыми могли передать братьям даже не купцы, а сам князь Ростислав и люди из его окружения. Уж им-то никак нельзя было пренебрегать любым свежим сообщением о событиях в доме у южного соседа. Тем паче о событиях таких неожиданных.
Что на самом деле послужило поводом к мятежу? Вряд ли недостаточная честь, оказанная василевсом и патриархом болгарскому двору. Братья ещё до своего отъезда в Моравию видели, с каким особым тщанием готовились в Константинополе к небывалому по размаху событию. Подлинно целину, ни разу не оранную, предстояло засевать семенами веры. Но смущало: а хватит ли для встречи с бесчисленной паствой священников, достаточно освоивших тюркское наречие болгар или говор обитателей славянских поселений? Или, тем более, разумеющих тот диковинный смешанный язык, что заваривается повсеместно в славяно-болгарских семьях?
Из наблюдений, добытых опытом предыдущих десятилетий, солунские братья знали: среди оседлых славянских племён, что укоренились на Балканах ещё до прихода болгар, особенно в Македонии, кое-где уже построены первые христианские храмы, и жизнь в них затеплилась. Хорошо, если князь Борис, приняв крещение, тем самым пошёл, наконец, навстречу настроениям своих преобладающих числом славянских подданных. Но не это ли его предпочтение и вызвало гнев среди баилов, привыкших во всём держать верх?
Да, не позавидуешь Борису. Даже и отсюда, из Велеграда заметно, что земля под ним вроде бы и своя, а ходит ходуном. Как ни переплелись два подвластных ему племени узами кровного родства и разговорного языка, а спесь одних и глухой ропот других всё никак не угомонятся. Борис понадеялся на Константинополь, на то, что епископ приедет не только на его крестины, но останется у него насовсем, и это будет уже собственный, болгарский епископ. Не потому ли из среды верных престолу болгар раздаются новые ему упрёки и подсказки: почему только епископ? Болгарам нужен и свой патриарх, иначе так и останемся в унижении перед хитрыми греками. Надо в Рим посылать посольство, у папы Римского просить себе необидную веру и достойного пастыря. А церкви, строимые повсюду византийцами, закрывать и попам их в службе отказывать.
Этот болгарский мятеж, второй за малые сроки, затеянный уже не против Бориса, а против крещения, состоявшегося по-гречески, вызревал целый год, пока сам князь не поддался брожениям. Забыв все свои духовные обеты Константинополю, он отправил посольство в Рим, прямиком к папе Николаю. Во главе посольства поставил родственника, боярина Петра. От имени своего князя послы просили принять болгарскую землю под духовное покровительство апостолика Николая и выражали надежду, что церковь в Болгарии возглавит духовное лицо, облечённое званием не ниже патриарха.
Произошло это уже в 866 году, в третье лето трудов Мефодия и Константина в Моравии. Лишь спустя два года, когда и сами братья окажутся в Риме, картина нежданного «рывка на Запад», а если уж сказать прямее, переметничества, предпринятого князем Борисом, прояснится для них во многих занятных подробностях.
Когда вера приходит
Этот Бог, как они слышали теперь и видели на иконе, выставленной посреди храма к празднику, родился не в царских палатах, а в убогом хлеву. И лежал в скотьей деревянной кормушке, в яслицах, наспех застеленных чистой соломкой и превращенных в человечью лежанку. Даже домашние скоты, телок и овца, удивились такой небывалой новости и заглядывали в ясли с благоговением.
Как моравлянину — землепашцу, пастуху, рыбарю, охотнику, древоделу воину княжескому — не умилиться было при встрече с таким Богом?! Он не побрезговал простой чадью, не прошёл навсегда мимо них. Нет, здешняя чадь не разминулась со Христом. Он заговорил с нею её же речью, а не скрытным и надменным языком чужаков. Он готов потолковать с каждым из своей новой паствы о её трудах и бременах — о всходах хлебных и поспевшей жатве, о сене, об овцах, о дереве и его плодах, о сетях и рыбах, о крошечном горчичном зерне, о соли, о знамениях на небесах…
Но о чём бы или о ком бы Христос ни заговорил с ними, Он всегда говорит о большем. Его простота особенная, внимать ей не просто. Вот почему братья-учителя после услышанных народом во время обедни евангельских чтений не устают во время проповедей своих объяснять, как именно нужно понимать ту или иную притчу Христову, тот или иной поступок Спасителя. Как не полюбить Бога, который не брезгует прикоснуться к смердящему в струпьях прокажённому, а увидев слепца, плюёт на землю и этим пыльным сгустком натирает глаза несчастному, чтобы тот прозрел? Как не довериться всем сердцем Сыну Божьему, который раз и другой и третий терпит нерадивость, непонятливость, маловерие даже самых близких учеников?
Да, Он пришёл не к праведным и чистеньким, а к грешным, и это мы, Его распростая, убогая, жадная, завистливая, погрязшая в блуде, лжах, сквернословиях и коростах стыдобная, нераскаянная чадь. Скажет какой-нибудь пришлец из Баварии, что под землёй проживают большеголовые человеки, и мы уже ходим разиня рты. Подсчитает кто, что за убитую змею девять грехов прощаются, и вот мы шляемся по болотинам, гадов круша, а грехов всё больше и больше. И от жертвоприношений своих языческих отстать робеем. И блудодеяниями бессчётными прилюдно хвастать не боимся.
Вот отчего братья Мефодий и Константин не устают напоминать с великим укором в тех же проповедях или перед исповедью:
«Жены же юности твоея не отпусти. Аще бо, возненавидев, отпустиши, не укроется нечестие похоти твоея, глаголет Господь Вседержитель. Сохранитесь же духом вашим, и никто из вас да не оставит жены юности своея».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});