Грачевский содрогнулся, опустил голову. Смольников вгляделся внимательнее и вдруг заметил, что актер весь трясется.
– Успокойтесь, что с вами? Вас никто не будет ни бить, ни пытать.
– Я не боюсь. Мне срочно нужно вернуться домой. Как можно скорей! – Голос Грачевского сорвался.
– А что, боитесь, Арнольд заскучает? – с издевкой проговорил Смольников.
Грачевский несколько мгновений молчал, судорожно сглатывая, потом вдруг всхлипнул. Слезы медленно выползли из глаз.
– Давайте без театральщины, Грачевский, – ледяным голосом проговорил Смольников. – Смешно даже и пытаться нас разжалобить. Вы только того и добьетесь, что сядете в общую камеру предварительного заключения. А там будет трудненько добывать морфий. Или вы кокаин предпочитаете? Нет, думаю, все же морфий…
– Откуда вы знаете? – задыхаясь, прохрипел Грачевский.
– Ну, голубчик, я не вчера родился, – развел руками Смольников. – Такого нагляделся… более чем достаточно. У вас же совершенно клиническая картина абстиненции, ведь это так называется на медицинском языке. Кто вас на морфий подсадил? Сами разбаловались или какой-нибудь добрый человек помог? Да говорите поскорей, вы же домой спешите. Укол нужно сделать, я правильно понял?
– Да… – с усилием выдавил Грачевский. – Да, вы правы. Это началось после той трагической попытки застрелиться. Боже мой, почему я не стрелял себе в сердце, как выстрелил Иосифу?! Все закончилось бы сразу. Но нет, я остался жив… Головные боли сводили меня с ума, я не мог жить без морфия. Потом пристрастился к нему. Денег хватало. У меня не бедные родственники. Были, да, были деньги. Потом их не стало. Я слишком много вытянул из своих. Да еще дурная слава, связанная с моим именем… Мне перестали помогать. Все отвернулись от меня, часто денег на укол не хватает, и я продаю вещи… Я испытываю муки, если бы только знали, какие муки! Вы что, думаете, когда меня нашли товарищи , я хотел возвращаться к ним? Нет, не хотел! Возвращаться к прошлому кошмару было хуже смерти. Но еще хуже – жить без укола. Они дают мне морфий. Среди них есть врач, он приносит.
– Врач? Кто такой? Откуда? – насторожился Смольников.
– Я не знаю, кто он, каково его настоящее имя, но они называют его товарищем Павлом. Может быть, он, кстати, и не врач вовсе… Хотя нет, от него исходит едва уловимый запах лекарств, карболки… Думаю, Павел все же врач. Иногда ампулы передает мне Виктор.
– А это еще кто?
– Тоже товарищ , – с откровенной ненавистью проговорил Грачевский. – Он молод, лет двадцати пяти, высокий, очень красивый и опасный, как змея. Боевик. Я бы назвал его убийцей. Он рожден убивать, это видно с одного взгляда. У него синие глаза, ледяные глаза…
– Как его зовут? Кличка?
– Не знаю.
– Имена Бориска или Мурзик вам что-нибудь говорят?
– Я их в жизни не слышал.
– Из какого он сословия?
– Думаю, парень из Сормова. Есть в нем что-то такое… перманентно-заводское. Ну и выговор, конечно… Если бы мне пришлось играть рабочего-хулигана, я бы играл именно такого, как он.
– Давно эти люди и вы связаны с Тамарой Салтыковой?
– Я ее видел первый и последний раз недели две или три назад. Она пришла с… с одной девушкой. Мы с одним человеком…
– Полно, Грачевский, – с мягкой укоризной перебил Смольников. – Ну какие теперь могут быть недомолвки? «Одна девушка», «один человек»… Это не разговор. Имя, кличка, описание, вот что мне нужно!
– Кличка того человека – товарищ Феоктист, на самом деле он фармацевт Николай Степанович Малинин. Живет где-то на Пожарской улице. Невысокий, полный, с обвислым лицом пропойцы и багровым носом. Отталкивающая фигура, но полностью предан Павлу. Виктора боится до умопомрачения, что и понятно.
– Ты такого Феоктиста знаешь, Охтин? – спросил Смольников.
– Не наша епархия, небось в жандармском его знают, – пожал плечами «извозчик».
– Ладно, продолжайте, Яков Климович.
– Мы… мы с Феоктистом… – Грачевский задохнулся. – Пожалуйста, господа… Можно мне домой? Я больше не мо…
– Выпейте. Это на время поможет, – хладнокровно посоветовал Смольников. – И не тяните время. Чем быстрей на мои вопросы ответите, тем скорей мы вас отвезем. У вас ведь есть фляжка или что-то в этом роде?
– Откуда вы знаете? – простонал Грачевский, шаря во внутреннем кармане и наконец добывая спасительную фляжку.
– От вас несет коньяком, – чуть поморщась, сообщил Смольников. – С конспирацией у вас слабовато, да-с. Ну, полегчало? Я же говорил. Продолжайте, чем вы были заняты с Феоктистом? Кто еще с вами был? По какому поводу собирались? Быстро и коротко, если нужно, я уточню, что меня заинтересует.
– Новые члены организации явились на встречу с товарищем, прибывшим из Центра, – чуть задыхаясь, проговорил Грачевский. – Представление вышестоящему лицу, так сказать. Пришли Марина Аверьянова – товарищ Лариса, мадемуазель Салтыкова – ей впоследствии тоже дали кличку, конечно, но я не осведомлен, какую. Был также молодой человек по имени Александр Русанов.
– Случайно не сын присяжного поверенного Русанова? – с удивлением спросил Смольников.
– Он самый.
– Батюшки, что деется на свете… – Смольников с искренним огорчением покачал головой. – И этот идиот туда же. Надо думать, кузина затянула в болото.
– Наверное, – согласился Грачевский, снова отпивая из фляжки и больше не убирая ее в карман. – Кто ж еще? А впрочем, Русанов-младший хоть и неустойчивый, но голова у него хорошая. Просто возраст такой, когда на подвиги тянет. Безразлично, у отца любовницу отбивать или с подпольщиками связываться. Или, ну, я не знаю, по деревьям лазить, собак гонять. Он еще ребенок, сущий ребенок по духу. Впрочем, мне кажется, в мальчишке врожденное тяготение к добру и порядочности, больше он в эту шайку не сунется – если, конечно, его силком не затащат. Когда они уходили, я был уже… плохой, совсем плохой, я ампулу свою ждал, но помню, как Русанов озирался панически и явно мечтал оказаться подальше оттуда.
– Встречались где?
– На Малой Печерской, близ Сенной. Неподалеку отсюда. Зрительно помню, если хотите, покажу, хотя толку, думаю, в том мало. Дом стоит заброшенный, используется редко, только для встреч с новичками. Думаю, товарищи туда больше не вернутся, ждать их там будет бессмысленно.
– Я тоже так думаю, – сказал Смольников. – Боевики были?
– Двоих я видел, но Виктор обмолвился, что есть еще.
– Серьезный малый, как я погляжу, – пробурчал Охтин.
– Ну да, – кивнул Грачевский и убрал в карман фляжку, из которой высосал последние капли. Отер лоб, привычным движением поправил aсcroche-couer.