Он переходил от одной фотографии к другой, пока вдруг в самом конце что-то не заставило его остановиться и посмотреть снимок поближе.
У женщины было лицо, которое Вячеслав видел в эти дни, которому говорил грубости и с которым пытался, по мере своих сил, быть вежливым. Марина-с-фотографии совершенно не отличалась от настоящей Марины. Те же резко очерченные скулы. Те же тонкие кисти рук. Те же морщины в уголках рта, чью текстуру дяде Василию так точно удалось передать. У неё тоже лежало на коленях замотанное в полотенце окровавленное нечто. Шея и торчащие ключицы казались ещё тоньше, чем на самом деле, а руки висели вдоль тела. Она просто сидела, привалившись к стене, в глазах не было жизни.
- Марина, семнадцать лет... - прочитал Вячеслав, чувствуя, как неприятно грассирует и бьётся голос. - Двадцатое августа тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Господи, да кто же ты?
Он повернулся и замолк. Помещение зияло пустотой. Гнилостный запах плавал по нему почти видимыми кроваво-красными облачками. Сверху опускались снежинки и таяли в абсолютной, кромешной, гнетущей тишине.
Почему-то Вячеслав решил подождать с поспешными выводами. В воспоминаниях он сейчас опускался на самое дно, в подёрнутые рябью детские годы, пытаясь вспомнить, верил ли он тогда в призраков и сверхъестественное? Кажется, нисколько. Сверхъестественным ему казалось то, как высоко могут подбросить себя кузнечики, используя всего две тонких ножки, или гипнотизирующая слаженность действий муравьиного отряда. С взрослением, со знаниями, что ребёнок впитывал как губка, все волшебные тайны становились задокументированным фактом.
Но в людей, которые могут исчезать и появляться по собственному желанию, он не верил никогда.
Получается, последняя надежда прямо сейчас рассыпается в прах. Ведь тогда придётся принять, что всё происходящее имеет место быть в голове. Что Вячеслав слоняется по округе, болтая сам с собой и вынося из дома различные вещи, чтобы в следующее мгновение "найти" их и удивиться. Он не специалист, но симптомы таких заболеваний, наверное, могут подкрадываться незаметно, маскируясь под грыжу и головные боли после единственной за неделю сигареты.
Фотокарточка задрожала в руках, и это не ветер, нет... Он вдруг понял, что здесь, среди деревянных столбов, стоят люди, сотканные будто из пара его дыхания. Они неспешно вытирают руки салфетками и, комкая, бросают их на пол. Переговариваются между собой буднично и громко, как люди, которые "сделали всё, что могли" ("Мы сделали всё, что могли", - Вячеслав вовсе не был уверен, что услышал эту фразу только что). Эти голоса не сотрясают воздух, они сотрясают что-то внутри, будто между желудком и селезёнкой вдруг выросло новое ухо. Кто-то кричал, так тихо, будто находился на другом континенте. Казалось, стены сейчас сдвинутся, а крышка белого неба упадёт на голову, вдребезги разбив череп.
Он никогда не благоволил к высшим силам, но сейчас полез под свитер в поисках крестика, только потом вспомнив, что носил его, ещё будучи подростком. Фотокарточка выпала из пальцев, спланировала на пол, и он увидел ниже, под датой, ещё одну надпись. Он опустился на колени и прочитал: "Вячеслав. Три килограмма двести грамм".
День рождения Вячеслава приходился на август. И год тоже совпадал... хотя это, конечно, ничего не значит. Он подозревал, что дядя и тётя не были ему родными... они назывались "друзьями семьи" и общались с бабушкой и дедушкой, медлительными существами, большеротыми и всегда грустными, несколько натянуто и даже официально.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вспомнился день их знакомства. Тётя Марта приехала однажды туманным утром где-то в шестьдесят девятом или семидесятом году. Это была высокая женщина с сильными руками и длинными седыми волосами. В глазах что-то такое, чего он, малыш, видящий взрослых насквозь, не смог раскусить. Похожа на королеву одной далёкой, снежной страны. Отчего бы двум людям, свидетелям и даже в какой-то мере соучастникам одного горя, не сплотиться? Вячеслав не был своим названным дяде и тёте настоящим родственником, но, наверное, они старались проведать всех детей, которым помогли появиться на свет...
- Это форменное безумие, - пробормотал он, рассматривая свёрток на коленях у женщины. А после - перевёл взгляд выше, на холодное, иссечённое страданием, будто вырубленное из камня, лицо. - Мама... почему она не улыбается? У неё же ребёнок!
- Потому что на фотографии я уже мертва.
Голос раздался над самой макушкой. Вячеслав дёрнулся, но головы не поднял, лишь сфокусировал взгляд на мягкой тени, которая, загораживая льющийся снаружи свет, легла на земляной пол. Марина... мама, наверное, стеснялась своего теперешнего состояния. Она не захочет, чтобы он, зная правду, видел её такой.
- Все утерянные вещи должны когда-нибудь найтись. Потерянное прошлое должно обрести хозяев. Я не хотела, чтобы ты знал, но, видишь, и это открылось.
- Но почему именно сейчас? - спросил Вячеслав, чтобы что-то спросить. Его занимало совсем другое. Как дядя и тётя могли хранить такую тайну? Почему ни дед, ни бабка не рассказали, где и при каких обстоятельствах он, Вячеслав, появился на свет? Они вообще очень мало говорили о матери, об отце же и вовсе молчали. Когда разговор (обычно по инициативе Вячеслава, который с детства "прощупывал почву") касался его, дед только сжимал руки в кулаки, а губы бабушки становились похожи на куски старого цемента. Дядя и тётя лишь качали головами: они и в самом деле ничего о нём не знали.
Над головой вновь раздался мягкий голос матери:
- Потому что это должно было когда-нибудь случиться. "Когда-нибудь" в мире людей обыкновенно значит - в самом конце. Я пришла за тобой против своей воли: мне бы очень хотелось, чтобы это был кто-нибудь другой, но я понимаю, что так надо.
Вячеслав вновь попробовал поднять взгляд и вновь не решился. Марина продолжала:
- Попробуй-ка вспомнить - что заставило тебя приехать сюда столь поздней осенью? Как ты добирался до вокзала? Как садился на поезд? Кем были твои попутчики? Ты разговаривал с ними, перекинулся хоть словом?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вячеслав хотел сказать, что уже об этом думал, но не смог выдавить ни слова. Слова казались теперь ненужными, сломанными игрушками, к которым не хотелось даже прикасаться.
- Ты сейчас не здесь, мой дорогой, - тень зашевелилась, будто хотела прикоснуться к его макушке, но он не почувствовал прикосновения. - Ты далеко отсюда, лежишь на больничной койке. Вокруг хлопочут медсёстры. Врачи ушли. Твоё сердце уже пятнадцать минут как не бьётся.