взволнованных придворных дам во главе с леди Мириам, но дверь закрылась. Видно было, что Полина успела забежать в покои, переодеться в светлые брюки и блузку, заплести волосы в традиционную женскую прическу – две косы вокруг головы. Очевидно, ей хотелось броситься ему навстречу, но она застыла на входе, выпрямившись и улыбаясь, и только подрагивающие ноздри показывали, как ей тяжело дается следование этикету.
Демьян поднялся, – присутствующие тоже встали, склонили головы, – а он пошел к ней, поцеловал руку, коснулся губами губ.
– Я так рада, – шепнула она с нежностью.
– И я, – не покривил он душой. – Хотя это я должен был встречать твое пробуждение. Прости, заработался. Присоединишься? Нужно закончить, Полина.
– Конечно, – сказала она с живым любопытством и проследовала за ним во главу стола.
Совещание закончилось. Все это время Полина слушала внимательно, безо всякого нетерпения и нервозности, не поворачиваясь к Демьяну, но он явственно ощущал то восторженное тепло, которым она окутывала его каждую их встречу. Бермонт подождал, пока выйдут министры, встал. Как только за последним захлопнулась дверь, Полина уселась на стол, потянулась к его величеству поцеловать – и все дела и разговоры вылетели из его головы. Они долго бы целовались, наверняка нарушая несколько бермонтских традиций сразу, если бы в дверь не постучали.
– Барон фон Съедентент проснулся, – доложил Свенсен, с должной выдержкой не обращая внимания на раскрасневшуюся монаршью чету. – Говорит, что необходимо поесть, и он готов отправляться обратно. Ему уже накрывают обед.
– Благодарю, Хиль, – кивнул Демьян. – Тогда мы с супругой тоже успеем пообщаться за трапезой.
Свенсен поклонился и вышел.
– Барон здесь? – удивилась Полина, заглядывая мужу в глаза. Руки ее ожили – поглаживая его по груди, по плечам, без всякого чувственного контекста. Просто ей было приятно его касаться.
– Мне нужно было подпитать алтарный камень, – объяснил Демьян, вновь обнимая ее. – Фон Съедентент – один из немногих, кто в нынешнее время способен открывать устойчивые Зеркала. Пришлось его рекрутировать. И вот, – он достал из ящика письмо, – это тебе.
– Значит, ты был в часовне… – пробормотала она рассеянно, пробегая взглядом по строчкам. По мере чтения она улыбалась все сильнее, подняла взгляд на него и не выдержала, засмеялась.
Он не удивился – Поля часто реагировала неожиданно.
– Знаешь, каково это – единственной во всем мире знать, какой ты на самом деле романтичный, Демьян?
– И каково? – улыбнулся он. С ней он легко улыбался.
– Восхитительно, – шепнула Полина и снова потянулась поцеловать его. Отстранилась – теперь на ее лице читалась работа мысли.
– Скажи мне, – проговорила она неуверенно. – Нам обязательно обедать во дворе?
– А где ты хочешь? – ответил Бермонт, наслаждаясь этими безмятежными минутами.
– В часовне, – сказала она, и его сердце кольнуло болью от ее прямого взгляда. – На алтарном камне. Твой отец не обидится?
Демьян покачал головой.
– Хлебосольные пиры милы ему, Полюш. Он радуется, когда перед ним вкушают плоды земли. И я пойду с тобой, если тебе это нужно. Но скажи мне, зачем?
Она так и не отводила взгляда.
– Я хочу сделать часовню местом нашей радости, Демьян. Закрыть старое новым. Понимаешь?
Он на миг закрыл глаза – от благодарности, от восхищения силой ее духа, и потому, что вина, боль и ненависть к себе заставили горло сжаться, а глаза – подозрительно зачесаться.
– Каждый раз я думаю, что не могу любить тебя сильнее, Поля, – сказал он сдавленно. – И каждый раз ошибаюсь.
Демьян вел ее в часовню за руку – и чувствовал, как холодеет и влажнеет ее ладонь. Он, вдыхая запах яблок, поклонился Великому Беру, взирающему на них из сияния цветущих мхов, и увидел, как кланяется Полина. Он достал из собранной им корзины скатерть и накрыл мхи алтаря, а затем расставил простые блюда, и хлеб, и флягу с морсом, и пару бокалов.
А затем они, усевшись друг напротив друга прямо на пол, обедали – и было тепло в часовне, сладостно пахнущей яблоками, и мирно было в ней. Демьян рассказывал про то, почему ему пришлось срочно возвращаться в Бермонт и почему он не может задержаться, рассказывал про наступление, про жизнь в военном походе.
Полина, поначалу напряженная, отвлекалась, расслаблялась, кивала… забывая где они, что здесь было. А затем начала задавать вопросы, говорить про себя – и про организацию женских отрядов самообороны и помощи полиции, и про подготовку открытия школы целительниц, и про стажировку в отделе госбезопасности под руководством генерала Ульсена. Воистину, ей не хватало этой нагрузки и множества дел, куда можно было направить свою энергию. Глаза ее горели. Полина поймала его взгляд, запнулась.
– Что такое? – настороженно спросила она.
– Мне хорошо с тобой, Поля, – просто ответил Бермонт.
Она повеселела, допила морс, поднялась и стала составлять блюда в корзину. Поддразнила:
– Не боишься, что увлекусь и буду пропадать на работе?
Демьян с улыбкой допивал свой бокал. За эту ночь и обед рядом с Полиной он отдохнул так, будто несколько летних недель жил медвежьей жизнью в своих угодьях безо всяких тревог и забот.
– Не боюсь, Поля. Ведь мной ты увлечена больше.
– Это правда, – подтвердила она, наклоняясь, чтобы сложить скатерть в корзину. А затем, отчего-то прерывисто выдохнув, села на край алтаря – а затем откинулась назад, закрыв глаза. На виске у нее часто-часто забилась венка, лоб стал влажным. В часовне запахло страхом.
Демьян застыл. В памяти замелькали воспоминания, сдобренные не своими кровью и болью. Но он не спросил, что она делает – это было очевидно, – и не стал отступать. Он подошел ближе, чтобы коснуться ее лба, скулы, губ ладонью – а затем склонился и поцеловал, вкладывая в поцелуй всю свою любовь, все слова прощения и благодарность за то, что в его жизни появилась она, Полина. И остановился, только когда ощутил, как губы ее улыбаются, а запах страха сходит на нет.
Им скоро пришлось подниматься наверх. Полина, необычайно тихая, провожала Демьяна – и он ушел через Зеркало защищать мир и свою страну на границах страны чужой.
* * *
Почувствовал содрогание Туры и надрыв стихийных нитей и Вей Ши, который в облике тигра, без сна и отдыха бежал второй день – и почти уже достиг провинции Сейсянь. Проснулся и старый император Хань Ши, который несколько дней до этого гулял по провинции, оставляя в земле то тут, то там семена от старых деревьев, растущих в императорских садах.
Но он, ощущая всплески силы своих коллег, сам ничего не стал делать. Он прислушивался, печально улыбаясь, и внутренним взором видел, как рвется пространственная ткань в нескольких километрах от йеллоувиньской армии, готовой к обороне, и как, раздвигая ослабшие стихийные потоки, образуется на его земле огромный цветок нового межмирового перехода.
* * *
А на Лортахе стоял день, и убегающие от ловчих императора путники, измотанные, голодные, услышали вдруг