Переговоры занимали почти все время Раковского. Текущими делами полпредства и торгпредства в апреле – мае 1924 г. он все еще занимался, хотя в ряде случаев даже заседания торгового представительства проводил Ф. Я. Рабинович, его заместитель.[607] Лишь в некоторых случаях Раковский присутствовал и выступал на заседаниях. 26 апреля он сообщил о результатах работы комиссии СНК СССР, проверявшей личный состав торгпредства; 6 мая проинформировал о предстоящем создании инспекционного отдела.[608]
Тем не менее, будучи до предела добросовестным человеком, Раковский понимал, что реально продолжать совмещение трех функций – полпреда, торгпреда и руководителя делегации на переговорах – он не в состоянии. Формально оставаясь торгпредом, он с 1 июня прекратил получение зарплаты по торгпредству, то есть фактически все функции торгпреда были возложены на Ф. Я. Рабиновича.[609]
Как уже известно, Х. Г. Раковский поддерживал постоянную связь с Москвой, докладывал о всех перипетиях переговоров, содержании бесед, характере контактов с деловыми людьми, государственными деятелями, представителями прессы, запрашивал советы. Впрочем, нехватки в инструкциях не было, причем носили они подчас противоречивый и непоследовательный характер, что крайне затрудняло работу Раковского, а в некоторых случаях только опытность, чувство ответственности и мужество избавляли его от полного отчаяния.
Но полпред держал себя в руках и брал смелость вступать в полемику с М. М. Литвиновым, который своей позицией по отношению к переговорам с Великобританией, выраженной в ряде инструктивных писем Раковскому, отнюдь не способствовал их успеху. Создается впечатление, что в значительной степени Литвинов в то время был рупором Сталина, и весьма острая полемика с ним со стороны Раковского косвенно направлялась по адресу генсека.
У М. М. Литвинова были некоторые черты характера, предопределявшие острые схватки с Раковским, как и с другими советскими деятелями относительно независимого образа мысли и поведения. Литвинов интриговал против наркома Чичерина. Американский журналист Луис Фишер писал, оценивая, впрочем, в основном его деятельность в следующие годы: «Литвинову никогда не нравились крупные люди рядом с ним, и, когда он стал наркомом, приняв в 1930 г. дела у Чичерина, он избавился от Григория Сокольникова и Льва Карахана, двух заместителей наркома, тесно связанных с высшими советскими кругами».[610]
Споры между Раковским и Литвиновым, носившие конфликтный характер, возникли во время пребывания полпреда в Москве в конце февраля – начале апреля 1924 г. и уточнения позиции советской делегации на переговорах. Судя по материалам следующих месяцев, Литвинов (и соответственно Сталин) скептически относился к возможности достижения на них положительного результата и предлагал держаться твердой линии, не идя на значительные уступки. Занимая то скрыто, то почти открыто враждебную позицию по отношению к переговорам, он не оказывал Раковскому необходимой помощи.
Возвратившись в Лондон, Раковский в письме Литвинову, к сожалению нами не обнаруженном, изложил свои претензии. Ответ выглядел довольно беспомощно. «Меня нисколько не смущает, – писал заместитель наркома и член делегации, единственный не выехавший в Лондон, руководителю делегации, – Ваше голословное утверждение, будто НКИД и, в частности, я не облегчаем Вашу работу. Эту песню Вы затянули еще здесь, в Москве, характеризуя как отказ Вам в помощи несогласие НКИД с теми или иными из Ваших предложений. Если речь идет о том, что мы бы всегда и во всем с Вами соглашались и выполняли все Ваши предложения, то в этом случае Вы на нашу помощь действительно не должны рассчитывать. Я оставляю за собой право по-прежнему спорить с Вами и не соглашаться с теми предложениями, которые противоречат нашим представлениям о правильности тактики делегации».[611]
Резкое, хотя по форме и сдержанное письмо направил Раковский Литвинову – с копиями Чичерину, Сталину, Красину, Крестинскому и членам Политбюро – 6 мая 1924 г. «В нашей международной политике имеется большой внутренний контраст, – писал он. – Иногда мы неудержимо бросаемся вперед, а в других случаях проявляем невероятную беспомощность. Я считаю, что пора возвратиться к более хладнокровному и в то же самое время к более благожелательному отношению к настоящим переговорам».
Раковский укорял советские руководящие инстанции – Политбюро ЦК РКП(б), Наркоминдел – в том, что принятые директивы заменяются новыми директивами, нечеткими и неясными. Он не мог, например, получить ясного ответа по вопросу о применении в ходе переговоров с англичанами советского закона о внешней торговле. Сам Литвинов в своих письмах высказывался по-разному, и Раковский, по существу дела, уличал его в этом. Приводил он пример с пятью российско-британскими договорами, которые поначалу были признаны Наркоминделом, и полпред сообщил об этом на переговорах. «Вы не возражали. Имея эту директиву, мы соответствующим образом вели переговоры в комиссии о договорах, но несколько дней назад мы получили от Вас директиву, что Вы нам рекомендуете принять только один договор, а о других должен высказаться Совнарком. При такого рода противоречивых действиях, если мы добьемся какого-либо положительного результата, это будет чудо».[612]
4 июня 1924 г. Раковский писал Чичерину: «Я вчера получил письмо тов. Литвинова, но его содержание и тон таковы, что, если оно отвечает его настроению, я боюсь, что от его приезда не будет ничего хорошего ни для нашей делегации внутри в ее работах, которые протекали до сих пор дружно и согласованно, ни для наших переговоров с англичанами».[613]
Х. Г. Раковский был весьма взволнован тем, что в значительной мере по вине советских руководящих инстанций переговоры с Великобританией оказывались под угрозой срыва.
В высших кругах СССР продолжали господствовать не только недоверие, но и ненависть ко всем течениям рабочего движения, которые не относились к коммунистическому направлению. Провозглашенный за полтора года до рассматриваемых событий курс единого рабочего фронта все более рассматривался лишь как маневр, направленный на разоблачение социал-демократов. Свойственная большевикам нетерпимость к инакомыслию, подмена логической полемики грубыми оскорблениями продолжали доминировать. Все это в полной мере распространялось на Лейбористскую партию Великобритании, ее правительство и ее лидера. Однажды, еще 25 января 1924 г., Раковский позволил себе оттенок иронии по поводу такого рода умонастроений Литвинова: «Сегодня я получил Ваше письмо от 19 января, проникнутое чрезмерным пессимизмом… Одна из добродетелей коммунизма – относиться с недоверием не только к буржуазии, но и к соглашателям и в особенности даже к последним… Немного, может быть, я преувеличиваю впечатление от Вашего письма, но, читая его, как будто бы можно сделать один вывод – вообще нечего делать в Лондоне… Вы предлагаете мне быть только категорическим».[614]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});