Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Еще я упомянул, что там полегла половина зондергруппы, — напомнил фон Вегерхоф выразительно. — И совершить подобное Конгрегация смогла всего лет семь назад, хотя все подробности о своем бывшем месте обитания я изложил давным-давно; попросту не было сил и возможностей. Их и теперь немного, и тогда просто повезло — повезло в том, что обитатели гнезда расслабились и не предпринимали должных мер безопасности. Кое-где, к примеру, чтобы создать выигрышную позицию, было достаточно лишь повышибать ставни. А верховный мастер, как мне показалось, и вовсе обрадовался всему произошедшему и смерть принял, как избавление… И все же, повторю, половина из не самых скверных бойцов осталась там. Если ты надеялся подбодриться, вынужден тебя разочаровать.

— Quam belle[126], — покривился Курт, с облегчением ступая на вымощенную часть широкой улицы, и притопнул ногой, стряхивая комья грязи. — По логике, та же участь ожидает нас обоих.

— Троих, — поправил стриг, и он поморщился:

— Ты всерьез? Александер, да ну, какая она, к матери, боевая единица? Если она умеет разболтать своих приятелей по сословию — вперед, это работа для нее, согласен; но в драке…

— Как-нибудь предложи ей совместную тренировку, — усмехнулся тот. — Только запасись бинтами.

— А ты в ней души не чаешь, да?

— Бог ты мой… — тяжко вздохнул фон Вегерхоф, и от его снисходительной улыбки заныли зубы. — Пока мы идем, mon ami, я прочту тебе еще одну краткую лекцию о стригах. Так, к теме… Замечал ли ты когда-нибудь, что бродячий пес, который уже на взводе и готов, если и не укусить, то облаять, бросается не к тому, кто спокойно идет мимо, а к тому, кто сторонится его, торопясь перейти на другую сторону улицы?

— Это ты к чему? — уточнил он настороженно, и стриг кивнул:

— Наверняка замечал. Это оттого, что в момент испуга в организме человека что-то переменяется, и в крови возникает некое вещество — не знаю, какова его природа и как его назвать; однако наш гипотетический бродячий пес обоняет этот запах. Это запах страха, Гессе, который провоцирует на нападение. Любой стриг, даже новообращенный, также способен ощутить его, причем много явственнее. Я распознаю nuances, силу твоего переживания.

— Это к чему? — повторил Курт настойчиво.

— К тому, что постоянно изменяющиеся запахи, которых не замечают люди, сопутствуют их жизни повсеместно и постоянно. À titre d'exemple[127], при виде или при мысли о представителе противоположного пола…

— Так, — оборвал он со злостью, — не продолжай. Если твои намеки имеют целью…

— Намеки? — переспросил тот. — Dieu préserve[128]. Какие намеки? Я говорю в открытую. Не пытайся возражать; если я и мог бы ошибаться в логических заключениях, то этот criterium — безошибочен. Господа следователи, подле вас обоих попросту невозможно находиться — у меня возникает ощущение, что я пребываю в доме терпимости.

— Даже если бы это было так (а это не так, что бы там тебе ни мнилось), то позволю себе заметить, грязный старый сводник, что в этом случае это было бы не твое дело.

— Напротив, mon jeune ami, это вполне мое дело, ибо ваши неутоленные желания мешают нашему делу. Вы грызетесь меж собою, пытаясь не допустить к себе друг друга, и благоразумие затмевается ненужными мыслями и чувствами. И какой же вывод следует из моей краткой лекции? А вывод, Гессе, следующий: перепихнитесь, наконец, и давайте работать.

— Ну, знаешь… — начал он и, наткнувшись на глумливую ухмылку, выцедил: — Довольно. Говорить об этом не желаю — ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще. А с твоей стороны попросту хамство пользоваться тем, что я физически не могу ответить на подобные пакости так, как полагается.

— Разумеется, — согласился тот довольно. — Это мое бесспорное преимущество… Не отставай, Гессе; что-то ты едва ноги подвигаешь. О ком так задумался?

— Довольно, — повторил он зло, и фон Вегерхоф вскинул руки в показательном смирении:

— Comme tu veux[129]. Но, если решишь таки внять совету, имей в виду — она не станет особенно активно возражать.

— Александер!

— Боже; какая впечатлительность… — проронил тот со вздохом, и Курт ускорил шаг, пойдя чуть впереди.

До дома фон Вегерхофа он хранил угрюмое молчание, лишь изредка отзываясь на обращенные к нему вопросы, высказываемые, как ни в чем не бывало, в прежнем беззаботно-насмешливом тоне. Когда стриг внезапно прервался на середине фразы, остановившись перед своей дверью, Курт едва не налетел на него, ткнувшись в его плечо носом.

— Что за проблемы? — осведомился он хмуро. — Забыл условный стук или ключ?

— Дверь не заперта, — отозвался тот едва слышно, и он отступил назад, чувствуя, как ладонь сама нащупывает приклад.

— Твои холуи проворонили? — предположил он без особенной уверенности, и стриг коротко качнул головой:

— Это невозможно. «Мои холуи» вышколены. Дверь всегда заперта, и в мое отсутствие ее не отопрут даже тебе. Посторонись и не лезь.

Створка открылась под рукой фон Вегерхофа легко, без скрипа и шороха; бросив взгляд внутрь, тот помедлил, смотря на пол передней, и медленно переступил порог, обойдя что-то по пути. Курт шагнул следом и остановился, глядя на тело перед собою — слуга, обыкновенно отпиравший ему дверь, лежал на спине, но лицо его смотрело не в потолок, а в пол; шея была похожа на простыню, выкрученную старательной прачкой. Фон Вегерхоф присел подле него на корточки, приподняв и отпустив неподвижную руку; рука ударилась о камень с глухим стуком.

— Убит несколько часов назад, — вывел тот тихо, поднимаясь. — Закрой дверь.

— Думаешь, в доме уже никого?

— Никого… — повторил фон Вегерхоф, как показалось, с растерянностью, и вдруг сорвался с места, бросившись по лестнице бегом.

Курт поспешил следом, не убирая оружия, но понимая, что стриг, скорее всего, прав, и в доме нет ни одной живой души. Стук подошв доносился уже с третьего этажа, и он ускорил шаг, на повороте лестницы едва не споткнувшись о тело второго слуги; тот лежал в невообразимой луже смешавшейся с пылью крови, поперек шеи пролегла широкая бледно-красная рана, и сквозь эту жуткую усмешку мертвой плоти можно было видеть обрубки артерий и вен. «Так я узнал, что могу вскрыть человеку горло ударом ладони», припомнил Курт, обходя загустевшую кровавую грязь. Еще два тела лежали у выхода на третий этаж — лицо одного из них так же смотрело за спину, а у второго лица не было вовсе — вместо него зияла багровая вмятина с белыми вкраплениями дробленных в осколки костей…

Фон Вегерхоф стоял на пороге комнаты с настежь распахнутой и почти сорванной с петель дверью, прислонившись к стене спиной и уронив взгляд под ноги; приблизившись, он остановился тоже, глядя мимо него на то, что было внутри. В отделанной явно по женскому произволению комнате на широкой, как ржаное поле, кровати лежало тело в бирюзовом платье, разметав в стороны тонкие руки.

— Ты не проверишь, жива ли она? — тихо выговорил Курт, и тот качнул головой.

— Нет, — с усилием отозвался стриг. — Я услышал бы.

Он помедлил мгновение, обозревая комнату с порога, и неспешно прошел внутрь, осматриваясь вокруг. В коридорах и передней не был сдвинут с места ни один предмет мебели — там убийства происходили быстро, быть может, секундами; здесь же царил разгром. Несколько вышитых подушек валялись как попало у стены, один из стульев, опрокинутый, лежал у самой двери, под ногами хрустели осколки каких-то склянок и баночек, сломанный чьей-то подошвой гребень серел неровными обломками у низенького столика, посреди стола, залив водой старое дерево, лежал раздавленный глиняный кувшин, и к мокрым доскам прилипли лепестки увядших цветов. «Дать надежду, снова загнать в угол и — словно случайно выпустить… И вкус тогда совсем другой»…

О том, что для обращения нужно нечто большее, чем смерть от укуса, он теперь знал доподлинно, однако память все никак не желала избавляться от уже устоявшихся суждений, и к телу убитой Курт подступил осторожно, впервые ощутив нервную дрожь в присутствии мертвеца. Причина смерти была ясна и без осмотра, он понял, что случилось, еще не войдя в эту комнату, и, взглянув на тело, лишь вздохнул, болезненно покривив губы; на горле виднелись теперь уже легко распознаваемые отметины, рукава платья были разорваны вдоль, и на обеих руках чуть выше запястья краснели все те же два отверстия от некогда впивавшихся в вены зубов. На лице убитой закаменело выражение отчаяния и ужаса. «Человек забывает все, что происходило, если не стоит цели вызвать страх и усугубить боль намеренно»…

— Слуги просто убиты, а она — вот так… — проговорил он, когда фон Вегерхоф приблизился. — Это Арвид. Месть за убитого птенца. Верно?

Тот медленно присел на краешек кровати, не ответив и даже не взглянув в его сторону, и Курт отступил назад, не окликнув его и не повторив вопроса.