Читать интересную книгу Вариант «Бис» - Сергей Анисимов

К этому времени дистанция до «Эссекса», или кого-то похожего на него, составляла 119 кабельтовых – минимальная с момента начала боя, и вот-вот она должна была начать увеличиваться. Линейный крейсер довернул вправо, приведя противника в сектор действия кормовой башни главного калибра и перенеся огонь всей вспомогательной артиллерии на крейсера и эсминцы, перешел на трехорудийиые залпы. Крейсера находились в восьми милях, и огонь четырех 152-миллиметровок левого борта на качестве их стрельбы практически не отражался. Офицер напряженно всматривался в смазанные силуэты, скользящие по поверхности океана, но надежно опознать тип кораблей противника не удавалось. Больший по размеру имел пять башен и две дымовые трубы, меньший – палубное или казематное расположение артиллерии, возможно, он был британским либо канадским. Старшего артиллериста беспокоил большой расход боезапаса носовых башен главного калибра без заметного результата – авианосец увеличивал дистанцию, зигзагами выходя из-под их накрытий, прикрываясь дымзавесами эскортных кораблей. С пожаром на нем, похоже, справились, и в любой момент могли поднять в воздух ударные самолеты. Истребители с «корабля типа „Эссекс“», вконец обнаглев, роились вокруг «Кронштадта», поливая его надстройки пулеметным огнем, пользуясь тем, что прислуга зенитных автоматов шхерилась под броней, но торпедоносцев или бомбардировщиков в воздухе пока, кажется, не было. К этому моменту главный калибр перешел на полные боевые заряды.

На ходовом мостике «Беннингтона» неподвижно стоял контр-адмирал Кинк, опираясь о края штурманского стола и сжимая в правой руке бинокль. Ему не был виден вражеский линкор. Находясь на остром кормовом угле, он попадал в сектор обзора лишь при резких разворотах авианосца, но адмирал и не искал его. Авианосцем сейчас управлял его командир – капитан Сайке, отлично знающий свое дело, и никакие советы ему не были нужны. Адмирал допустил ошибку, не сумев предугадать действия русских, теперь он за это расплачивается. Впрочем, все, что было можно, он уже сделал. Эсминцы попытались задержать русского – и не смогли, слишком их было мало для дневного боя. Возможно, надо было отдать приказ о совместной атаке крейсеров и эсминцев, это распылило бы огневые средства противника. Но теперь было уже поздно, один из эсминцев оказался практически выведен из строя, большая часть торпед израсходована без какой-либо пользы, крейсера ведут бой, но для них он безнадежен – если русский, конечно, соизволит обратить на них внимание. А если не обратит – конец авианосцу, и самому адмиралу тоже, и никакие 33 узла по справочнику его уже не спасут. По правде говоря, больше тридцати одного «Беннингтон» никогда и не давал, хотя и был новым кораблем: напиханные в него сверхпроектные зенитки и их многолюдные расчеты съели, вместе с боезапасом и неисчислимым дополнительным оборудованием, все резервы скорости…

Поздно теперь думать. Никто и не готовил авианосец к бою с крупным артиллерийским кораблем, его двенадцать пятидюймовок – дробина для линкора, не то что восьмидюймовки «Саратоги» в ее лучшие годы, та бы за себя хоть постоять смогла. Адмиралом овладело полное равнодушие к тому, что происходит и что сейчас произойдет. Отвернувшись от окон рубки, он ушел в глубь помещения, со вздохом усевшись в стоящее там глубокое кресло. Никто не обратил даже внимания на это.

В кормовой рубке, наоборот, велась лихорадочная деятельность. Командный состав авианосца изо всех сил боролся за его спасение. Поступающие от наблюдателей доклады о падении залпов противника немедленно анализировались, и командир отдавал приказ об очередном изменении курса. Одно полученное в начале боя попадание показало им, что может сотворить линкор с их кораблем, если подойдет чуть поближе. Громадный снаряд вдребезги разнес полетную палубу позади кормового самолетоподъемника, расшвыряв скрученные и исковерканные листы настила в разные стороны. Одного из офицеров палубной команды перерубило пополам стальным бимсом, несколько матросов полегло там же, срезанные веером разлетевшихся обломков. Пробив взлетную палубу, тяжелый снаряд взорвался в ангаре, забитом бешено работающими людьми.

Огромный столб дыма и огня, вырвавшийся из недр дернувшегося корабля, поднялся высоко вверх, а затем растекся за корму, сносимый набегающим воздушным потоком. К сорок четвертому году на авианосцах флота США научились бороться с огнем, пожар начали тушить через считанные секунды. Перепрыгивая через трупы, лавируя между пылающими обломками разбитых самолетов, матросы из аварийных команд раскатывали рукава брандспойтов, сбивали пламя ручными огнетушителями. Носовой и бортовой подъемники не прекратили свою работу ни на мгновение. Пикировщики, снаряженные бронебойными бомбами, один за другим подавались на взлетную палубу и откатывались в сторону кормы – настолько далеко, насколько позволяли вырывавшиеся из-под палубы языки пламени. Уцелевшие после взрыва в ангаре торпедоносцы спешно перетаскивали к носу, рвущиеся патроны из боезапаса горящих самолетов разлетались во все стороны, поражая технический персонал ангара.

Люди надрывались, на руках вытаскивая многотонные машины из огня, не обращая внимания на мгновенно вспухающие пузыри ожогов. Им нужно было только немного времени, чтобы поднять вверх последние пикировщики, чтобы зафиксировать носовой подъемник в поднятом положении, чтобы выпустить пикировщики в воздух, чтобы поднять на палубу уцелевшую четверку торпедоносцев, к которым уже подвешивали торпеды – дабы и их выпустить в воздух, усилив удар пикировщиков. Только время! Но его им никто давать не собирался. В 09:22[120] авианосец содрогнулся и резко накренился на левый борт, через некоторое время нехотя выровнявшись. Один снаряд накрывшего их залпа упал в трех десятках ярдов по правому борту, два дали попадания. Один из этих двух прошил верхнюю палубу и развал борта в корме авианосца, словно они были из картона, и разорвался в воде у правой раковины, второй угодил под острым углом в корпус на метр выше ватерлинии, пробил несколько палуб и продольных переборок и взорвался глубоко внутри корабля.

Попадания глухим раскатом отдались по всем помещениям «Беннингтона». В главном командном посту старпом авианосца, не мигая, уставился на деления кренометра: пузырек воздуха в изогнутой трубке и утяжеленная грузом стрелка сначала показали четыре градуса на правый борт, затем сползли до двух и снова медленно начали переползать на деление «3». Здесь они окончательно остановились, дав пищу для размышлений группе борьбы за живучесть, – теперь для того, чтобы поднять самолеты в воздух, необходимо было спрямить крен, перекачав часть топлива в пустые цистерны левого борта и затопив несколько небольших бортовых отсеков. Эта работа была проделана очень быстро, и уже к 09:45 командиру авианосца доложили о возможности произвести взлет самолетов. Еще через две минуты первая пара вооруженных пятисотфунтовыми бронебойными бомбами «хеллдайверов» тяжело оторвалась от взлетной палубы. Остальные, сгрудившись у края зияющего провала, из которого продолжали вырываться клубы серого дыма, ждали своей очереди.

Лица пилотов были бледны как мел. Им посчастливилось выйти живыми из вчерашнего боя, и, еще не оправившись от него, они должны были снова атаковать неуязвимый русский линкор. Впрочем, этот вылет в любом случае был для них последним – их авианосец потерял возможность производить прием самолетов, а другой палубы в пределах радиуса их действия не было. Так что, сбросив бомбы и израсходовав боеприпасы, им оставалось только сесть на воду по курсу соединения и молиться о том, чтобы их подобрали корабли эскорта. В течение следующих пяти минут все пикировщики поднялись в воздух и начали набирать высоту, кружась над своими кораблями.

Вид несущегося среди столбов воды, поднятых рвущимися снарядами, «Кронштадта», несомненно, производил сильное впечатление.

– Взгляни на этого русского.

Хенри Лакий, капитан первого ранга и командир легкого крейсера «Мемфис», оторвав от глаз бинокль, обернулся к юному уоррент-офицеру, стоящему рядом с побелевшим от волнения лицом.

– Плевал он на нас! Эта тварь нам не по зубам, пусть авиация работает и линкоры. Адмирал совсем с ума сошел – он нас сожрет и не поморщится!

– Так что же, сэр? – мальчишка побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным. – Уходить? От своих?

Бессменно откомандовавший «Мемфисом» в течение почти трех военных лет Лакий посмотрел на него как на пустое место, оттопырив нижнюю губу.

– Выпускнику бы Аннаполиса[121], юноша… – он оборвал фразу. – В любом случае «Беннингтону» конец, это и коту ясно, а если мы останемся – конец нам, – последние слова он произнес, снова оторвавшись от окуляров. – Разумеется, мы остаемся.