Необходимо понять неразрывную связь двух факторов: процесса опережающего роста общих идей по сравнению с прикладными, специализированными формами знания (я это называю процессом общего информационного накопления) и восстановления единства евразийского континента, сегодня раскалываемого Морем. Общее информационное накопление означает повышение роли и статуса духовно-информационных универсалий. Эти универсалии, с одной стороны, являются базой формирования единых больших пространств, а в перспективе — общиконтинентальной идентичности, а с другой — основой процедуры открытия качественно нового будущего.
Сравнительный анализ информационных тенденций в США, Франции и России убеждает в том, что темпы и масштабы общего информационного накопления не зависят напрямую от экономической и научно-технической развитости страны, в том числе и от развития новейших информационных технологий. По этим показателям США значительно опережают Францию, а последняя — Россию. Однако, если оценить соотношение информационно-образовательных универсалий и массива специализированного прикладного знания, то мы увидим, что Россия опережает Францию по уровню общего информационного накопления (избытка фундаментальных культурных и научных идей над краткосрочными прикладными), а Франция — Америку. Дело, следовательно, не в экономическом и технологическом детерминизме, а в детерминизме культуры: наличии или отсутствии большой культурной традиции.
Симптоматично, что американизированная версия современного либерализма воздвигла настоящую идеологическую цензуру, направленную против больших фундаментальных идей. Их предпочтительный статус и ориентация на них объявляются пережитками традиционализма, мешающего народам адаптироваться к современности, к рынку и императивам утилитарно-прагматической морали. На самом деле утрата горизонта больших идей означала бы проедание интеллектуального капитала человечества, подмену информационного накопления недальновидным потреблением — сугубо прагматическим использованием потенциала культуры.
Остается уточнить, почему именно такая позитивистская установка более соответствует архетипу Моря, чем Суши. Первой причиной является большая культурная укорененность Континента, его более глубокая информационная память. Дом первичен по отношению к Кораблю, и именно младшие, менее укорененные сыновья пускаются в пиратские авантюры, тогда как старшие со времен майората выступали наследниками отцовских "имений" в широком смысле этого слова.
Вторая причина относится к соотношению производящего и присваивающего начал. Информационная революция, инициированная Морем, больше относится к технологиям эффективного присвоения, чем к технологиям производительного типа. Современные электронные технологии в сочетании с либерализацией мировой экономической системы необычайно усилили мировую экспансию краткосрочного спекулятивного капитала и других разновидностей нового присваивающего хозяйства. Однако и прежние дихотомии мировой культуры (в частности, различие между англо-американским эмпиризмом и континентально-европейским рационализмом) указывали на разную восприимчивость культурных традиций Суши и Моря к проблемам общего информационного накопления.
Эмпиризм — это апологетика фактологичности, а на самом деле — краткосрочных инструментальных идей, поле приложения которых "здесь и теперь".
Рационализм — это примат универсалий, приоритет общего в сравнении с отдельным. Великая культурная программа рационализма, объявленная еще Платоном — тотально распредметить мир, разглядеть за материей идею, за отдельными фактами — общую логику.
В области распределения занятости населения, в образовательной и культурной политике это означает преимущественный рост времени производства и времени потребления общей информации фундаментального типа по сравнению с временем производства и потребления частноприкладного, рецептурного знания. Нам не вполне ясно, отдают ли себе полный отчет те, кто намеренно раскалывает Континент и на месте интегрированных больших пространств воздвигает малые этносуверенитеты, что тем самым они не только посягают на большое пространство человечества, но и на его большое историческое время — потенциал качественно иного будущего.
Чем меньше в культуре запас общих фундаментальных идей, тем более конъюнктурными и заземленными оказываются ее практики, которые можно охарактеризовать в лучшем случае как рационализацию имеющегося и адаптацию к настоящему, но не как предпосылку инновационного скачка в качественно иное будущее. Собственно, потому сегодня и активизировалось геополитическое мышление с его установками на передел мира, что оказалась замутненной формационная перспектива человечества, связанная с открытием качественно новых возможностей.
По-видимому, настала пора прояснить глубинные информационные предпосылки того, что либеральная классика назвала рыночной моделью в широком смысле слова. Под нею понимается такая саморасширяющаяся система, доступ в которую новых агентов остается постоянно открытым. Ясно, что бесконечность рыночного пространства может базироваться только на непрерывном открытии качественно новых потребностей и новых рынков. Пространство сложившихся потребностей, растущих только количественно, быстро заполняется сложившимися контрагентами, фактически превращающимися в монополистов.
На базе этой закрытой (лапласовской) картины мира в экономике была основана марксистско-ленинская теория монополистического капитализма, сменившая капитализм свободной конкуренции. На самом деле экономика не удовлетворяет раз и навсегда сложившуюся, статичную структуру спроса, а работает в открытом пространстве постоянно формирующихся новых потребностей и, следовательно, новых рынков, что и открывает шансы для новых производителей.
Вместо того чтобы вступать в безнадежную конкуренцию с маститыми производителями тех же товаров, новые контрагенты начинают с социального открытия, касающегося новых потребностей определенных групп населения; удовлетворяя эти потребности, они на время становятся монополистами, получающими сверхприбыль. На этом основана деятельность так называемых венчурных фирм. Затем, когда новый спрос становится массовым, венчурный капитал уступает поле битвы массовому крупносерийному производству, эмигрирует в новое социально-экономическое пространство, связанное с открытием новых потребностей.
Ясно, что если придать этой рыночной конкурентной модели общий онтологический смысл, то обнаружится, что она имеет перспективу только в том случае, если рост фундаментальных идей, открывающих качественно новые реальности, будет непрерывно опережать развитие прикладных идей, удовлетворяющих уже сложившиеся ожидания и запросы. Только в этом случае будущее довлеет над настоящим, а большие совместные перспективы — над мелочными играми этносуверенитетов.
С учетом этого приходится заключить, что англо-американский эмпиризм в значительной мере повинен в той деградации великого проекта модерна, которую мы наблюдаем сегодня. Англо-американская программа "технологизации" и прагматизации культуры — вымывания из нее тех идей, которые не прошли цензуру "чувственной верификации" и операциональности, в конце концов закрыла перспективу качественно иного будущего, что в свою очередь обернулось реваншем геополитической "rеаllу роliсу" над высокими утопиями Просвещения, открывающими прорыв человечества в иное историческое измерение.
Не грозит ли это нам новыми сумерками Просвещения и новыми сегрегационными практиками?
6.4. Искушения глобализма
Классическая просвещенческая модель мира была универсалистской, опирающейся на концепцию естественного человека, повсюду демонстрирующего равные способности и устремления. Именно эта доктрина легла в основу современной гуманистической доктрины прав человека. Однако в последние годы усилиями некоторых культурологов и геополитиков универсалистское видение Просвещения было потеснено в пользу концепции плюрализма и даже конфликта цивилизаций, качественной несводимости и некоммуникабельности цивилизационных менталитетов и пр. Сам прогресс из этнически и конфессионально нейтрального внезапно приобрел этноцентристский привкус, связанный с уникальностью Запада как монопольного носителя модерна.
Таким образом встретились, усиливая друг друга, две "заподозривающих" концепции. Одна связана с открытием "пределов роста" и связанных с этим подозрением, что прогресс имеет принципиальные природно-экологические ограничения: возможностей земной среды не хватит на всех. В ответ сформировалась сегрегационистская теория "золотого миллиарда", успевшего прорваться в изобильное постиндустриальное общество до того, как экологический капкан захлопнулся и потому пребывающего в этом обществе в одиночестве. Гуманистическая перспектива единого общечеловеческого будущего была, таким образом, поколеблена с этой "объективной" стороны. Но она была поколеблена и с субъективной стороны, касающейся особенностей менталитета и традиций различных регионов мира.