— Опять мало?
Он вообще старался не вспоминать об этом дне. Никогда.
Они всей группой провожали Костика в хоспис. Ребята остались в холле, а он и староста группы Сонечка поднялись с Костиком в палату. Надо было посмотреть, как его устроят.
Диагноз Костику Берзину поставили уже в шестнадцать. Саркома легкого. Родителей у него не было, а тетка, номинально исполнявшая обязанности опекуна, сама не вылезала из больниц.
Поначалу еще теплилась какая-то надежда, но через год уже все стало понятно. Из онкоцентра Костик ушел сам, подписав какие-то бумажки — врачи пытались оградить себя от ответственности.
Ему просто надоело постоянно ловить на себе сочувственные взгляды. Да и умирать в родных стенах как-то проще.
Но через месяц выяснилось, что не так уж и проще. Страшные, бесконечные ночи, когда летит в корзину уже третий измазанный в крови платок, когда духота цепко берет за горло… И пустота вокруг. А когда приходят друзья, то опять — все те же сочувственные взгляды, вздохи, нарочито бодрый тон.
В хоспис Костика направили еще в онкоцентре. Он бережно сложил бумажку — он вообще был аккуратист, — но не думал, что она когда-нибудь понадобится.
А вот понадобилась же.
Костик ушел по широкому коридору к своей палате, а он с ужасом смотрел на людей. Их было много вокруг, молодых и не очень, и даже совсем старых, людей, пришедших сюда умирать. Они были спокойны и деловиты, они дружелюбно говорили друг с другом, шутили, даже смеялись! Те, кто еще оставался на ногах, ухаживали за другими.
Но больше всего его поразил персонал. Такие же спокойные и веселые ребята, неизвестно в каких глубинах своей души утопившие бесполезную жалость. Они просто приходили сюда, к умирающим, чтобы те не чувствовали себя одинокими, помогали им… нет, не доживать, просто жить!
Все они были добровольцами. Все они работали бесплатно.
Он не смог себя заставить прийти в хоспис снова — боялся, что не сможет так скрывать свои чувства. А вот Сонечка, староста была там с Костиком до самого конца.
— Еще? Или хватит.
— Остановись, человек. Объясни, что ты хочешь этим доказать?
— Разве непонятно?
— Уважение к старым и немощным говорит только о том, что вы цените людей с большим жизненным опытом и стараетесь максимально растянуть срок их жизни, чтобы они успели передать свои знания как можно большему числу учеников. А что до ухода за больными, инвалидами, умирающими — вообще любыми неполноценными членами общества… — Наблюдатель покачал головой,…и это говорит не в вашу пользу.
— Как это?
— Просто. Если ваша цивилизация может позволить себе тратить время и ресурсы на заведомо увечных своих представителей, которые не способны ничего создать, то вполне естественно предположить, что вы считаете себя достаточно сильными и обеспеченными ресурсами для этого.
Обычная самоуверенность молодой расы, самоуверенность, возведенная в принцип. Очень опасное качество. Столкнувшись с нехваткой ресурсов, вы в первую очередь будете стремиться отнять их у других, а не ограничивать себя. А при вашей чудовищной плодовитости… Так что ни милосердия, ни каких-либо проявлений терпимости, я здесь не вижу, скорее наоборот. А вы, Палач?
— Да и я тоже. Все, что вы показали нам, пока только подтверждают выводы Наблюдателя.
На какое-то мгновение им показалось, что человек сейчас бросится на них, такой ненавистью засверкал его взгляд.
— У вас странные понятия о милосердии… — наконец выдавил он из себя.
— Обычные. Перестаньте мерить все только рамками своей цивилизации. Просто так милосердия не бывает — всегда за счет кого-то другого. В вашем случае любому аналитику понятно, что, столкнувшись с выбором между процветанием отдельных представителей своего вида, пусть даже и неполноценных, и существованием другой, более слабой расы, вы выберете первое. А учитывая вашу агрессивность…
— Я понял, — медленно проговорил человек, — милосердие в вашем представлении — это что-то вроде ксенофилии, такая своего рода терпимость к чужим расам, да?
— Почти так. Не просто терпимость, а способность жить в мире, сотрудничать… Каким бы отталкивающим не казался вам их облик.
— И что теперь? — голос человека дрогнул, в нем появились какие-то даже истерические нотки, хотя внешне землянин старался казаться спокойным. Р-раз — и все! Солнце выключится?
— Нет, это не так просто. Мои функции выполнены, теперь его работа. Наблюдатель кивнул Палачу. — Я здесь пробыл почти триста лет по вашему счету, приговор вынесен.
— А я привожу приговор в исполнение, человек. С ведома Совета, конечно.
— И сколько нам осталось?…
— Полсотни оборотов твоей планеты, может, чуть больше. Чтобы подготовить установку, смонтировать ее на орбите и накопить энергию, мне потребуется время.
Палач замолчал. Наблюдатель не счел нужным ничего добавлять, и в комнате повисла тишина.
Вдруг человек встрепенулся…
— Ну, и зачем такие сложности?
Наблюдатель застыл, пораженный, Палач еле заметно усмехнулся.
— Зачем столько мучиться, тратить силы, средства? Целых пятьдесят лет а? Это не шутка. Нет дел поважнее?
— Мы все подробно тебе объяснили, человек. Ты что-то не понял?
— Да, не понял. Зачем переводить на нас силы?
Наблюдатель хотел ответить, но человек лишь отмахнулся…
— Знаю, знаю… Бессмысленность существования, опасность для целостности вселенной и так далее. Это я все слышал и даже понял. Только вот зачем нас уничтожать?
— Ты…
— Я. Я спрашиваю… зачем нас уничтожать, если за пятьдесят лет мы и сами справимся! Вот такто! Благополучно деградируем и вымрем абсолютно без вашей помощи.
Наблюдатель посмотрел на землянина с долей интереса, потом совершенно человеческим жестом потер рукой подбородок — нахватался за эти годы. Палач лаконично сказал…
— Поясни.
— Да-да, — подхватил Наблюдатель, — расскажи нам, невеждам! Моя группа потратила на анализ почти семьдесят ваших лет, каждый, — слышишь, человек! — каждый ручается за результат!
Бесспорно, когда вы только овладели атомным распадом и понаделали примитивных военных игрушек, мы ожидали, что все закончится само и приговор выносить будет некому. Но вы, с невероятной глупостью пробалансировав полстолетия на самом краю атомного уничтожения, вдруг смогли непостижимым образом вывернуться из этой ловушки. Немногим цивилизациям это удалось, человек. Как раз способность выбирать рискованные пути развития и выходить из них победителями и заставила меня поторопиться с приговором.
— Все очень просто. Удивляюсь, как вы этого не заметили. Наверное, потому, что просто зациклились на нашей агрессивности. А на самом-то деле все наоборот. Мы стали слишком мягкими. Мы тратим огромные средства на лечение смертельно больных, на помощь инвалидам, на поддержку умственно неполноценных. Никто из них не способен, как вы сказали, "ничего создать". Часто они не в состоянии даже просто работать. В стране, где я живу, каждый пятый — пенсионер, то есть человек, живущий за счет других… государства ли, своих близких и родственников, не важно. То есть четверо здоровых и сильных людей вынуждены содержать одного. Есть страны, где ситуация еще хуже. И с каждым днем она все ближе к катастрофе… умственно неполноценные плодят себе подобных, так как больше ничего они делать не умеют, старики и инвалиды все крепче цепляются за свою жизнь, за каждый лишний день. Через пятьдесят лет вам уже не нужно будет нас уничтожать — мы сами выродимся. Здоровых людей будет становиться все меньше и меньше, пока, наконец, не наступит полный крах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});