я чуть ли не в ухо подруге. — Вас-то теперь больше, Степан еще.
— Степан с Матвеем во флигеле живут. Алиса-то не напрягает. Но Аллочка к нам повадилась с подарками.
— Аллочка — это ее мать? Зачем⁈
— Ясен пень, Алису назад хочет. Любовь в ней проснулась.
— А она?
Я остановился возле поворота к дому Гаечки. Подруга слезла с багажника, потирая отбитую задницу.
— Раньше и говорить с ней не хотела, сейчас вроде поменьше злится. А мне кажется, ее мамаша исправилась.
Вспомнилось, что она под моим внушением, а велел я ей любить дочь больше мужиков, вот она и возлюбила Алису, а та глазам своим поверить не может, все ищет подвох.
— Может, и так, — кивнул я. — Папаша мой ведь тоже признал, что был несправедлив к нам, а это все-таки мать. Ты поговори с Алисой, чтобы подумала, к матери присмотрелась.
Гаечка кивнула.
— Хорошо. Так. Давай еще раз. Завтра в семь утра ты у меня? Или все-таки в восемь? Кукурузы-то уже нет, а выпечка будет.
Видимо, представив, как печет пирожки перед рассветом, Гаечка зевнула. И снова я пожалел, что еще нет мобильных, а ни у меня, ни у Гайки не было телефона и никак друг с другом не связаться.
— Давай вечером я забегу, расскажу, что и как. Сам не смогу — пошлю Бориса. Мне ж еще звонить бригадиру, договариваться о кукурузе. Скорее всего, он привезет ее на рассвете, я доставлю ее детям и, пока они занимаются варкой, рвану за тобой, отвезу на пляж. — Я потер виски. — Но сложно представить, сколько это все займет времени. Так что просто сиди дома и жди.
— Ясно, — кивнула она. — Удачи!
Но прежде чем разговаривать с бригадиром, нужно узнать, что надумал дед, захочет ли он наладить торговлю в Москве. Только бы он никуда не ушел! Потому сперва нужно смотаться домой, выяснить это, и лишь потом — звонить бригадиру.
Затаскивая мопед по ступеням, я впервые порадовался, что живу на втором этаже, а не выше. Дверь в квартиру оказалась не запертой и, едва переступив порог, я сунул нос на кухню, надеясь увидеть маму, но ее там не было.
В зале за нашим общим столом рисовал Борис, которому завтра нужно было показать учителю готовую работу.
— Где все? — спросил я.
— На море. — Борис повернулся ко мне. — Как дела с кукурузой? Гопота не напала?
Я рассказал в двух словах, умолчав о прибыли, и поинтересовался:
— Как мама? Сильно расстроена?
Борис вздохнул.
— Да. Заперлась у себя, два часа Наташка ее утешала. Под вечер только вышла из комнаты, и дед утащил ее на море.
— На наш пляж?
— Ну да. Дед же послезавтра отчаливает, хочет подольше с нами побыть. Завтра обещал прощальную тренировку. Я буду железно, и Натка и, слышал, Рамилька придет, хоть гипс еще и не сняли.
Сделалось неприятно при мысли о Меликове. Он будто бы специально все время проверяет меня на прочность и ждет, когда Акела промахнется.
— Тебе еще долго? — спросил я. — Я сейчас — к деду, если вдруг хочешь со мной — подвезу на мокике.
— Да я уже все! — Борис отложил карандаш и принялся надевать плавки.
Минута — и брат готов. Я даже за руль его пустил, правда, он все время глох и изображал боцмана с небольшим словарным запасом. Только последние сто метров нормально проехали.
Купающихся на каменистом берегу было немного: толпа пьяных местных с магнитофоном, который дребезжал так, словно там тряслась груда железяк. Надо полагать, это веселое дребезжание освободило пространство в радиусе тридцати метров.
Еще наблюдались две бабули, несколько пар с маленькими детьми и наша желтая подстилка с белыми загогулинами, где лежала мама, уткнувшаяся в книжку. Дед на полусогнутых ногах пытался выйти из моря по скользким камням, и капли на его теле золотились закатным солнцем.
Мы с Борисом покатили мопед к нашим обходя веселую компанию по широкой дуге. Там уже намечалась драка, два пузатых мужика толкали друг друга, такие же толстые женщины пытались растащить их. Пожилой мужчина храпел посреди подстилки с едой, рядом, разметав волосы по овощной нарезке, спала женщина. Незнакомый парнишка моего возраста ел шашлык, отгоняя мух от тазика с мясом. Четверо, двое мужчин и женщины, играли в дурака. Голопопая годовалая девочка рисовала на камне пятерней, которую макнула в томатную пасту.
В громыхании музыки слов песни было не разобрать, с трудом я понял, что играет какой-то шансон. Так и не понял, что заставляет людей настолько яростно демонстрировать свой дурной вкус и создавать вокруг себя шумовое загрязнение. «Смотрите, мы гуляем!» «Смотрите, как у нас весело, завидуйте».
Но чаще это считывалось как: «Тут бухают колхозники».
В августе на море — просто рай! Плещет волна, цикады стрекочут… Нет же, надо все переговнять своим музоном. И не переводятся же такие! Просто на смену магнитофонам приходят колонки.
Дед заметил меня издали, поднял руку, обозначая себя, и принялся вытираться. Я подождал, когда он отдышится, уселся рядом, отметив, что мама пришла в норму: глаза не красные, выражение лица скучающее, а не как у человека, готового прыгнуть со скалы.
Борис разделся и с гиканьем побежал к воде. Плюхнулся, вздымая брызги. Я мысленно пожелал себе удачи и проговорил:
— Дедушка, сегодня я должен звонить бригадиру, о котором тебе рассказывал. Ну, который с кукурузой. Ты подумал о торговых точках в Москве? Если что, я могу приехать и помочь.
Уже не первый раз замечаю, что перед важным разговором сперва цепенею, потом внутри разливается холод, вот как сейчас. А потом отпускает, и бросает в жар.
Мама навострила уши, но книгу не откладывала, делал вид, что читает, хотя страницы не перелистывала.
Дед тяжело вздохнул, вытер голову полотенцем и только тогда посмотрел на меня и сказал:
— Эпоха перемен. Плюс меняется на минус и наоборот. Мне не нравится торговать. — Он взял паузу, и я подумал, что эта часть бизнес-плана провалилась.
Однако дед продолжил:
— Но работать охранником нравится еще меньше. Мой ответ — да. Только так я смогу вам помогать. Но ты же понимаешь, что такие дела не решаются мгновенно, нужно там все подготовить.
— Конечно понимаю!
На губах помимо воли возникла улыбка. Я сжал вспотевшие от волнения ладони, глядя на плещущегося Бориса. Да! Половина дела в кармане! Теперь можно и