петушков с севера» в «стране, угнетенной классовым расслоением». Когда Моррис приезжал в Ливерпуль, кто-то из местных ему пожаловался: мол, битлы-то — мальчики из школы-гимназии! Однако для Морриса это не имело значения: «Все дело в том, что «Битлз» лишили актуальности вопрос личного происхождения, которым издавна одержимы в Англии». В прошлом региональные различия служили объектом насмешек и использовались для создания комического эффекта, но битлов это не смутило. «Они начисто игнорировали старинное деление английского общества на классы и без особых усилий взяли баррикады обычаев и традиций».
Моррис признался, что он не поклонник группы: «Если честно, я не в восторге от внешнего вида битлов. Их лица мне не нравятся, точно так же как не нравится тмин или картины Рубенса». Привлекали они его «совершенным равнодушием к предубеждениям, дерзкой борьбой с предрассудками». Их слава зиждилась на отстранении от имперского величия. Они — Новые Люди, «британцы, наконец-то освободившиеся от бремени белого человека». Моррис провозгласил, что «сегодня в Англии никуда не деться от праздничного настроения, от бурлящего всплеска свободы».
Далее он рассуждал о том, что многие считали андрогинностью, — все эти длинные волосы, симпатичные лица и худощавое телосложение. Битлы вышли за рамки прежних представлений о мужественности. «Подросткам они якобы нравятся потому, что непонятно, парни это или девушки». Они были, писал Моррис, «бардами… эмансипации», которые «выразили то, что большинство англичан чувствовало интуитивно: пора бы уже радостно избавляться от старых ценностей. Зачем нам вся эта мужественность? Зачем такое серьезное отношение к жизни, стремление к настоящему ? К чему вся эта стойкость и невозмутимость? Кто говорит, что они нужны? Почему?»
Джеймс Моррис не стал упоминать в статье, что к тому времени уже два года как принимал премарин, гормональный препарат из мочи беременных кобылиц. В своей автобиографии «Головоломка»[490] он подробно описал свое «постепенное превращение из здорового мужчины среднего возраста и традиционной сексуальной ориентации в нечто крайне близкое к гермафродиту, без ярко выраженных половых признаков и практически лишенное признаков возраста». Полный курс лечения в 1972-м завершился хирургической операцией по смене пола, и Джеймс превратился в Джен.
84
Спустя неделю после торжественного приема «Битлз» в ливерпульской ратуше, который состоялся 10 июля 1964-го, Джон купил свою первую недвижимость. Отныне и ему было где побренчать драгоценностями.
«Кенвуд» — это особняк в псведотюдоровском стиле, в закрытом элитном поселке Сент-Джорджес-Хилл, на окраине города Уэйбриджа, в графстве Суррей, сразу за полем для гольфа. Двадцатитрехлетнему Джону он обошелся в 20000 фунтов, притом что средняя цена дома в то время составляла 3400 фунтов. Джон добавил бассейн («Построили совсем не такой, как я заказывал», — жаловался он потом), бесчисленные предметы роскоши и прочие излишества: два восемнадцатифутовых дивана, мраморный камин, ванна в полу, джакузи в хозяйской ванной комнате. Все это обошлось еще в 40000 фунтов. Такие эксцентрические «усовершенствования» воплощали в жизнь буржуазную мечту.
Каждый день фургоны доставляли в «Кенвуд» невообразимое количество покупок из самых модных магазинов: телефоны и магнитофоны, маскарадный костюм гориллы, доспехи, музыкальный автомат, пинбольный автомат, огромный алтарный крест и пять телевизоров, которые Джон любил держать включенными без звука.
Он объединил две большие мансардные комнаты и разложил там двадцать разных трасс для игрушечных машинок «Скалекстрик», с реалистичным ландшафтом. «Делать так уж делать», — сказал он другу.
Он массово скупал книги, включая Толстого и Оскара Уайльда, в кожаных переплетах, всю серию книг про Вильяма, а вдобавок весьма узкоспециальные труды — например, «Сорок один год в Индии: от субалтерна до главнокомандующего» фельдмаршала лорда Робертса и «Диковины естественной истории» Фрэнсиса Бакленда[491].
© Robert Whitaker/Getty Images
В столовой, обклеенной лиловыми бархатными обоями, стоял длинный белый стол с дюжиной антикварных стульев. Кухня была оснащена новейшими техникой и устройствами, но Джон ими пользоваться не умел. Синтия тоже пришла в замешательство, однако освоила вафельницу. Когда Джону надоело питаться вафлями, он попросил своего декоратора Кена Партриджа прислать человека, который научил бы Синтию пользоваться и другой кухонной техникой. Сам он этого делать не собирался.
Сад был полон садовой мебели и статуй, по большей части выкрашенных в психоделические цвета, потому что Джон и его приятель Терри решили побаловаться аэрозольными красками. Позднее в дальнем конце сада поселился гигантский восьмифутовый ботинок из фильма «Help!». В четырех поставленных в ряд гаражах стояли три новенькие сверкающие машины: «роллс-ройс», «мини-купер» и «феррари».
Прежде в распоряжении Джона была лишь уютная крохотная спаленка в «Мендипс». Понятно, почему его не тянуло обустраивать двадцать семь спален «Кенвуда» или прогуливаться по его внушительным садам; бóльшую часть времени он проводил на скромной застекленной веранде, свернувшись калачиком на маленьком желтом диванчике, который ему, конечно же, подарила тетя Мими.
В те времена стоило только Джону чего-то захотеть — и вуаля! — на следующий день у него это появлялось. Магазин игрушек «Хэмлис»[492] по договоренности поставлял ему новые настольные игры по мере их выхода.
А вот распоряжаться прислугой было труднее. Джону нравилась дружелюбная приходящая домработница Дот Джарлетт, но та плохо ладила с кухаркой, муж которой, домашний мастер в «Кенвуде», вечно заигрывал с гостьями. Вскоре дочь кухарки развелась с мужем, перебралась к родителям во флигель для прислуги и, не теряя времени, начала строить глазки Джону. Потом из дома стали пропадать вещи. Постоянное воровство и ссоры — как хозяйские, так и между прислугой — создавали в «Кенвуде» атмосферу эдакого «Аббатства Даунтон»[493] в антураже психоделических Свингующих шестидесятых. Однажды пронырливый сосед сообщил Синтии, что Джок, шофер Джона, заядлый курильщик, прямо-таки живет в «роллс-ройсе». «Я совершенно не умела распоряжаться прислугой», — признавалась Синтия. В конце концов пришлось вмешаться Брайану Эпстайну, и он уволил кухарку, ее мужа и шофера.
Вскоре в праздничных декорациях «Кенвуда» начала разыгрываться ибсеновская драма[494]: из дымки прошлого возникали забытые призраки, ставя под угрозу будущее. К тому времени Джон был одним из четверки самых богатых, знаменитых и раскрепощенных людей на планете, но при этом оставался мужем, отцом, племянником и сыном. А еще — зятем. С самого начала он был на ножах со своей напористой тещей, Лиллиан, которая перебралась из Ливерпуля поближе к дочери, в Ишер. Лиллиан постоянно обреталась в «Кенвуде» или моталась по антикварным лавкам и аукционным домам в поисках разнообразного хлама, который, по ее мнению, хорошо вписывался в интерьер. Ей много перепало от щедрот Джона — он не только купил ей дом, но и содержал саму Лиллиан, — однако же