— Вы правы, мисс Темпл. Тот, кто является верным слугой царя царей, занимает самое почетное место на земле, — ответила Луиза. — Но ведь почет принадлежит ему одному, а я лишь дитя бедного, одинокого человека и не могу претендовать ни на что большее. Почему же мне, в таком случае, считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому, что он, возможно, дальний, очень дальний родственник Джона Могиканина?
Луиза невольно выдала подлинное свое отношение к предполагаемому родству Эдвардса со старым воином-индейцем, и Элизабет и Оливер Эдвардс обменялись весьма выразительными взглядами, но ни та, ни другой не позволили себе даже улыбнуться простоте девушки.
— Да, должен признать: мое положение в этом доме несколько двусмысленно, — сказал Эдвардс, — но я, можно сказать, приобрел его ценой своей крови.
— И притом крови потомка туземных властителей! — весело воскликнула Элизабет. Как видно, она не слишком верила в индейское происхождение молодого человека.
— Неужели моя внешность так красноречиво говорит о моем происхождении? Кожа у меня смуглая, это верно, по она ведь не очень красная, не краснее, чем у всех.
— Нет, краснее, во всяком случае в данный момент.
— Ах, мисс Темпл, вы недостаточно разглядели мистера Эдвардса, уверяю вас! — воскликнула Луиза. — У него глаза совсем не такие черные, как у могиканина, они даже светлее ваших. И волосы не так уж темны.
— В таком случае, быть может, и я имею основания претендовать на индейское происхождение. Я была бы искренне рада, окажись это действительно так. Должна признаться, меня печалит вид могиканина, когда он бродит одиноко и уныло, словно загробный дух какого-нибудь древнего владыки здешнего края, и я чувствую, как мало у меня прав владеть этими землями.
— Да? Вы в самом деле так думаете? — воскликнул юноша столь взволнованным тоном, что обе девушки были поражены.
— Разумеется, — ответила Элизабет, как только опомнилась от удивления. — Ну что я могу тут сделать? И что может сделать мой отец? Если мы предложим старому индейцу кров и средства к существованию, он от них откажется. Он привык к иной жизни и не в состоянии изменить свои привычки. И мы не в силах также, будь мы даже столь безумны, что пожелали бы этого, вновь превратить распаханные поля и благоустроенные поселения в глухие, непроходимые леса, отраду охотника, как того хотелось бы Кожаному Чулку.
— Вы правы, мисс Темпл, — ответил ей Эдвардс. — Что вы можете тут изменить? Но есть все же нечто, что вы сможете сделать и, я уверен, сделаете, когда станете полновластной хозяйкой этих прекрасных долин: пользуйтесь вашими благами, но не забывайте о сирых и неимущих, будьте к ним щедры. А больше этого вы действительно сделать не в состоянии.
— И это тоже будет немало! — воскликнула Луиза, улыбаясь. — Но, несомненно, найдется некто, кто возьмет из рук Элизабет управление всеми этими благами.
— Я не собираюсь отвергать замужество, как на словах поступают глупые девушки, которые сами только о том и мечтают с утра до вечера. Но, не давая обета безбрачия, я все равно монахиня, ибо как мне найти себе мужа в наших дремучих лесах?
— Да, здесь вам нет пары, мисс Темпл, — ответил Эдвардс с живостью. — Здесь нет никого, кто посмел бы надеяться снискать вашу благосклонность и назвать вас своей женой. Я уверен, вы будете ждать, пока не появится тот, кто будет вам ровня. А если он так никогда и не появится, вы предпочтете прожить жизнь без спутника, вот так, как вы сейчас живете, — всеми уважаемой, почитаемой и любимой.
Очевидно решив, что он высказал все, что от него требовала учтивость, молодой человек встал, взял шляпу и поспешно вышел. Луизе, возможно, показалось, что он сказал даже больше, чем того требовала простая любезность, ибо она вздохнула — вздох был так тих, что она сама едва его расслышала, — и вновь склонилась над шитьем. Возможно также, что мисс Темпл не прочь была услышать еще что-нибудь, — во всяком случае, взгляд ее с минуту был прикован к двери, в которую вышел молодой человек, но затем она быстро взглянула на подругу. Затянувшееся молчание показало, какую остроту может придать разговору молоденьких девушек, не достигших еще восемнадцати лет, присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.
Первым, кто попался навстречу мистеру Эдвардсу, когда он вышел или, вернее, выбежал из дома судьи, был низенький и коренастый стряпчий с большой связкой бумаг под мышкой. На носу у него красовались зеленые очки, словно владелец их стремился усилить ими свою зоркость, когда приходилось раскрывать обманы и плутовство.
Мистер Вандерскол был человек достаточно хорошо образованный, но тугодум. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, он всегда был настороже, потому что в свое время пострадал от своих более шустрых и ловких собратьев, которые начинали свою карьеру в судах Восточных штатов и которые всосали хитрость с молоком матери. Осторожность этого джентльмена сказывалась во всех его поступках, проявляясь в необычайной методичности, пунктуальности, а также и в некоторой робости. Речь стряпчего так изобиловала вводными предложениями, что слушатели еще долго потом доискивались ее смысла.
— Доброе утро, мистер Вандерскол, — приветствовал его Эдвардс. — Сегодняшний день судья Темпл, как видно, целиком посвятил делам.
— Доброе утро, мистер Эдвардс, — если вас действительно зовут именно так, у нас ведь нет тому никаких доказательств, ничего, кроме вашего собственного утверждения, и, если не ошибаюсь, именно под этим именем вы и вошли в дом судьи Темпла, — доброе утро, сэр. Да, судья Темпл сегодняшний день посвятил делам, хотя об этом, собственно, можно было бы и не упоминать, вы и сами успели о том догадаться, как человек наблюдательный, — впрочем, внешность обманчива. Да, судья Темпл посвятил сегодняшний день делам, это верно.
— Вы несете с собой важные бумаги? Не надо ли что переписать? Я к вашим услугам.
— Да, я несу с собой важные бумаги, как вы успели это заметить — ведь глаза у вас молодые, — и бумаги эти надо переписать.
— В таком случае я сейчас же пройду вместе с вами в контору и возьму наиболее срочные из бумаг. К вечеру будет сделано все, что необходимо.
— Сэр, я всегда рад видеть вас у себя в конторе, как по делу, так и не по делу, хотя вовсе не обязательно принимать у себя на дому каждого: наш дом — наша крепость. Если желаете, готов видеть вас у себя или в любом другом месте, почту это долгом вежливости, но данные бумаги строго конфиденциальны и без личного распоряжения на то самого судьи Темпла — согласно строжайшему его предписанию — их не разрешается видеть никому, кроме тех лиц, для которых это является прямой обязанностью, я хочу сказать — долгом службы.