и ожидая бугра, который задержался внутри с кем-то переговорить, я увидел Крыссу, который вышел покурить.
— О, привет! — поздоровался он со мной.
Я стрельнул у него сигарету. Выяснилось, что он, как и хотел, съехал на санчасть и всё это время там так и лежал. А до свободы ему оставалась неделя. Скользкий был тип, хитрый.
День на третий, Ручихин повёл меня в штаб, откатать отпечатки пальцев. Зайдя внутрь, мы прошли в какой-то кабинет, где был сотрудник. Руки у меня уже сильно гнили, и когда мне начали вымазывать их в чернилах, было дико больно, я не мог никак нормально приложить пальцы к бумаге. Наблюдая процесс, и Ручихин, и сотрудник, разъярились и начали меня избивать, насильно прикладывая пальцы к бумаге. Затем, прийдя в отряд, бугор пожаловался остальным активистам, и меня отвели в каптёрку, где избили.
Маршировать нормально я так и не хотел, за что постоянно выхватывал. От лагерного марша болели колени, почки. И при первой же возможности, я старался филонить. Козлов это достало, и день на четвёртый, вечером после ужина всех построили в локалке, а меня вывели перед строем.
— Вот эта вот псина, — из барака вышел Семён, держа в руках черенок от лопаты, — не хочет нормально маршировать. Придётся его наказать прилюдно, чтобы каждый из вас видел, что будет с теми, кто будет филонить!
Бугры схватили меня, чтобы не мог вырваться, а Семён подошёл сзади и с размаху ударил меня черенком по жопе. Задницу ожгло резкой болью, ноги подкосились, но бугры меня удержали.
— Это не всё! — сказал Семён. — В наказание, ты получишь десять ударов черенком!
Отряд стоял и неподвижно смотрел на меня. Ещё удар. И ещё. Бил Семён со всей силы, не жалея ни меня, ни черенок. От местных, я слышал, что на СИЗО-1 в Саратове, любят бить так же киянкой, что человек потом обсирается в штаны. Хорошо, что накануне ночью, я ходил в туалет.
Семён всё бил и бил. Я уже потерял счёт ударам, а ноги меня не держали. Снова удар и раздался хруст. Черенок сломался!
— Ладно, хватит с тебя, несите его в спалку! — Семён выбросил на землю остаток черенка и пошёл в отряд. Кто-то из арестантов по команде бугра побежал убирать обломки, а меня потащили в отряд, где положили на шконку до отбоя. Сидеть нормально на заднице я не мог ещё долго.
Время от времени в карантин приходили активисты с других отрядов. Нас выстраивали во дворе, и они выбирали арестантов на «выявление». В малом карантине во время опроса спрашивали про таланты, хобби, профессию. Все данные записывали. И исходя из этого, уже было известно, кого отправлять на выявление в промзону, кого в клуб, кого на ширпотреб и художку. У меня никакого профессионального образования не было, рисовал я любительски и козлам это не озвучивал, школу к тому времени бросил, имея за спиной лишь девять классов образования. Поэтому меня, вместе с другими, кого не выбрали на выявление, оставляли в отряде. Считалось, что выявленцам повезло. С утра их забирали на выявление, возвращались в карантин они только к вечеру. Их, конечно, били, но доставалось им в любом случае меньше, чем нам. Говорили, что нам ещё фартануло, что не так давно отменили «распорку». На распорку водили таких, как мы, без профильного образования, разнорабочими на промзону. При этом, чаще всего они там не работали, а постоянно мыли цех и подвергались избиениям. Явки выбивали тоже в основном там, это сейчас процесс перенесли в отряд.
Было выявление и в СДП. Однажды нас построили во дворе, туда зашёл здоровый мордатый активист с косяком на руке, на котором было написано «председатель СДП колонии». Этого козла я помнил, он был один из тех, кто ломал этап в бане. Один из самых здоровых. Поэтому я не удивился, что он оказался главным председателем секции дисциплины и порядка. Он окинул строй взглядом, и молча указал пальцем на несколько человек. Бугры их вывели со строя, и он увёл их. Выбирал он не по телосложению: брал и рослых, и мелких, шустрых. Говорили, что отказаться от работы в СДП нельзя. Кто отказывался, тех Шалай (погоняло председателя, от фамилии Шалаев) заводил в штаб СДП, и там забивал вплоть до того, что мог опустить. Поэтому таких не было. Когда он выбирал из нашего строя потенциальных козлов, я молился, чтобы это оказался не я. В СДП мне не хотелось, по головам ходить я не собирался, стучать на арестантов тоже. Меня, к счастью, данная участь миновала, видимо, я был так сильно избит, так как на меня что в малом, что в большом карантине, обращали больше всего внимания, что он не увидел во мне сучий потенциал.
Но, с другой стороны, те, кто попадают на выявление, быстрее всего поднимаются в зону. И как же я был рад, когда на седьмой или восьмой день пребывания в шестом отряде, вечером нас построили в локалке и среди фамилий, которых называл мусор, на перевод, оказалась и моя. Самый ад был на карантине. А в зоне-то как-нибудь выкрутимся.
Пятый отряд
Когда поднимали[274] с карантина, на улице уже стемнело. Меня перевели в пятый отряд, который считался рабочим. В нём жили рабочие промки[275] и огородники.
В локалке меня встретил председатель СДП отряда, смуглый крепкий чернобровый и обритый наголо парень по погонялу Цыган. Он повёл меня на экскурсию по бараку, показывая, где что находиться.
— Вот здесь п*дорский умывальник, здесь п*дорский дальняк, их не трогай. Всеми остальными можешь пользоваться, они людские. Здесь комната КВР, здесь пищёвка, — показывал он отряд.
Сдав сидр с вещами в каптёрку и положив матрац на пальму, куда указал Цыган, меня вызвали к завхозу.
Завхоз сидел за столом в тускло освещённой каптёрке. Это был взрослый, лет сорока, чеченец по имени Умар, срок у него был пятнадцать лет, который заканчивался в следующем[276] году. Где-то половину срока он провёл на тюремном режиме в крытке, после чего по приговору досиживал в колонии общего режима. Когда меня завели внутрь, он жестом показал бугру выйти.
— Проблем от тебя не будет? — спросил он у меня.
— Нет, не будет, — обратно в шестой отряд я однозначно не хотел.
— Ты из Москвы? — видимо он про меня уже многое знал.
— Да, из Москвы.
— Родные есть?
— Есть.
— Загнать сможешь стройматериалы, краску, на ремонт барака? — спросил он у меня. — Есть возможность?
— Нет, нету. Они у меня старенькие, на передачки