Читать интересную книгу Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Следующая пара снарядов разорвалась чуть дальше. Лошадь фыркнула, сделала несколько мелких шагов и снова попыталась встать на дыбы. Мякиля похлопал ее по шее и стал успокаивать:

— Не бойся! Иди себе и иди! Люди ничего не могут нам сделать. Все во власти всевышнего.

Он разговаривал с лошадью, но на самом деле обращал эти слова к самому себе. Мякиля был совершенно спокоен, лишь глаза его, устремленные прямо перед собой, мигали при каждом взрыве, да еще он то и дело покашливал. Вновь послышался звук выстрела, но на этот раз свист снаряда был зловеще коротким и тихим. Мякиля успел еще увидеть, как на руки ему брызнула зеленая, цвета травы, лошадиная слюна, почувствовал слабое, шипящее колыхание воздуха, а потом прямо перед ним на дороге полыхнул огонь и появилась воронка. Его отбросило в сторону.

Лошадь упала, застряв в оглоблях. В котле с супом было пробито отверстие, повозка наклонилась вперед, и суп из пробоины полился на землю.

Лошадь подняла голову, попыталась встать на передние ноги и громко заржала от страха. Тряхнула несколько раз головой, затем обессиленно опустилась на землю.

Следующая пара снарядов забросала трупы болотной почвой.

IV

Пулеметчики сидели на краю своих окопов и ждали пищи. Они были молчаливы и недовольны. Несколько дней назад они заняли позиции вдоль этой речушки — бог весть в который уж раз. Необычным было лишь то, что противник так медлил, испытывая их стойкость. Как правило, он мгновенно пресекал любые их попытки где-нибудь зацепиться и вынуждал к дальнейшему отступлению. Небритые, грязные, с морщинами усталости и горечи на лицах, они сидели, молча уставясь в землю. Время от времени о ствол дерева щелкала пуля и слышался рокот тапка по ту сторону речушки. Издали доносился гул бомбежки — звук, который теперь почти никогда не умолкал.

Их мучил голод. Два дня назад Рахикайнен притащил невероятное количество продуктов, снятых с разбитого грузовика, но радость пулеметчиков была недолгой: они не могли отказать солдатам из других частей, приходившим с протянутой рукой: «Дайте и нам немножко… Мы уже два дня ничего не ели». Братство по оружию и любовь к ближнему у этих изможденных и ожесточенных людей ценились еще ниже, чем акции тех кругов, которые ратовали за спасение общества, основанного на законности, которому теперь якобы угрожает гибель. Однако, что такое голод, эти люди знали хорошо и делились последним.

Мякилю нашли солдаты противотанковой бригады, тащившие на передний край пушку взамен разбитой. По номеру на котле они узнали, кому предназначался суп, и привезли его во взвод. Солдаты были до того голодны, что смерть Мякили казалась им чем-то второстепенным по сравнению с отсутствием кухни.

— Как был скряга при жизни, так и после смерти им остался, — бурчали они.

Все же каждый получил по черпаку супа. Они накрошили в котелки хлеба, которого у них оставалось совсем мало, и старались есть медленно, как будто пищи от этого могло прибавиться.

Рахикайнен все же произнес благодарственную речь в память о Мякиле.

— Что ни говори, у него хватило смелости повыбрасывать с подвод все господское барахло и оставить его в лесу, в том числе иконы, собранные командиром первого взвода. Должно быть, порядочный осел этот командир, раз возил с собой хлам, который гроша ломаного не стоит…

— И получше вещи выкидывали. Мне рассказывали, целые машины пшеничной муки опрокидывали в озеро. Я всегда говорил: они воображали, что мы останемся здесь навечно. Тащили с собой на фронт кучу всякого барахла даже тогда, когда уже ясно было, что пора подумать об отступлении.

Рокка и Суси Тассу ели из одного котелка: в последнем бою Суси Тассу был вынужден оставить свое имущество противнику.

— Я тебе всегда говорил: носи свои пожитки на горбу, сказал Рокка.

Обычно солдаты по сигналу тревоги тотчас вскидывали вещмешки на спину — обстоятельство, отчетливо показывающее, как они оценивали свои возможности, а также свой боевой дух. Ванхала даже придумал для вещмешку новое название: ранец-паниканец.

Остальные ели молча. Рокка первый заметил приближающуюся по дороге группу людей и крикнул:

— Черт побери! Вон идет Карилуото. Наверное, хочет посмотреть, каково это — воевать всерьез… С ним еще несколько солдат. Тьфу, черт, что я говорю? Какие они солдаты. Молокососы…

Это был действительно Карилуото, сопровождавший на передовую вновь прибывших. Он пришел с ними на командный пункт и встретил там Коскелу. Обрадованный, он еще издали крикнул ему.

— Привет, дружище! Старый Вилле еще воюет, худое споро, не вырвешь скоро. Бог отвернется — черт за свое. Вот, веду ребят. Четверых к пулеметам… В твой бывший взвод.

Карилуото был счастлив. В отпуске он женился. Слепым и глухим проезжал он мимо длинных санитарных поездов: вести об отступлении и потерях не проникали в его сознание. Похудевший, с кругами под глазами вернулся он из дому, и его губы буквально ныли от поцелуев. Госпожа Сиркка робко намекнула, что долго она такой жизни не выдержит.

С эгоизмом влюбленного он оградил свою душу от событий, которые грозили разрушить мир, в котором он жил. Финляндия не может погибнуть, потому что это сделало бы несчастным его, капитана Карилуото. И как может случиться что-либо подобное именно теперь, когда он на вершине счастья! Пусть все знают: он женился на такой чудесной девушке, что всему миру на удивление. Его прозорливая мама давала понять, что ее сын женился на девушке, склонной к небрежности, но именно это и было для него самым привлекательным в Сиркке. Она была прелестно забывчива, и, когда Карилуото нашел в ее чулке монетку, которой она пользовалась вместо потерянной застежки, он чуть было не задохнулся от нежности к своей очаровательной глупышке.

«Новое оружие!» — запинаясь, испуганно лепетал его добрый отец, заметив, что в ходе мировой истории северный уголок Европы может лишиться идиллии, в которой лично он так счастливо жил. Поди плохо — отлично оплачиваемая чиновничья служба в будние дни и шюцкоровские занятия по воскресеньям, с вдохновительно бредовыми мечтаниями о будущем, которым могло предаваться только второе поколение просвещенного класса страны, лишь недавно ставшей независимой. А когда наставал черед и сыну высказать свою точку зрения, тот утешал себя Роммелем или — как последнее прибежище — дружескими чувствами к Финляндии западных держав.

Коскела выжидательно стоял на месте, и Карилуото поспешил к нему большими быстрыми шагами, раскинув в приветствии руки. По Карилуото сразу было заметно, что он вернулся из отпуска: аккуратно подстрижен, одет в чистый мундир и блестящие сапоги, на которых пыль казалась чем-то непристойным.

Коскела пожал ему руку и сказал:

— Ну что ж, здравствуй. Добро пожаловать.

Карилуото почувствовал неуверенность. Его хорошее настроение как рукой сняло, казалось, он вернулся к действительности только теперь, когда увидел выступающие скулы Коскелы, его красные, опухшие веки, вымученную кривую улыбку.

— Спасибо, — тихо сказал Карилуото и затем неуверенно спросил: — Как дела?

— Стоим здесь. До этого всё шли.

— Да. Тяжелые времена. Пристроим сперва пополнение, а потом пойдем куда-нибудь поговорим. Я кое-что припас. А потом я приму роту.

— Идет. Второй взвод стоит по ту сторону дороги, первый и четвертый здесь, третий в резерве. Его, собственно, хотели забрать как батальонный резерв, но узнали, что в нем всего шестнадцать человек, и раздумали. Егерский батальон обеспечивает патрулированием фланги, других резервов нет. Все держится на честном слове.

— Сарастие возлагает большие надежды на линию обороны здесь, по речушке. Полагает, что ее удастся удержать.

— Может быть. Но у нас открыты фланги. Впрочем, это тут не впервой. Раз людей нет, значит, нет, как бы идиотски это ни звучало. Если б нам сильный резерв хотя бы на флангах!

Они распределили пополнение по взводам и отошли в сторонку, подальше от вестовых и телефонистов, чтобы те не слышали их разговора. Карилуото развязал мешок и приготовил бутерброды.

— У меня и водка есть, если хочешь.

— Нет, не хочу.

— Я думаю, по одной не повредит.

— Пить по маленькой — только себя дразнить. Ну, что слышно в большом мире?

— Да, в общем, ничего особенного. А как дела у вас?

Коскела тихо вздохнул и долго молчал, затем, сдерживая волнение, произнес:

— Всему конец. Это уже бесповоротно.

Карилуото вздрогнул. От этих слов, сказанных твердым и горьким тоном, повеяло такой безнадежностью, что ему показалось: вот он, конец, настанет сию минуту.

— Да, кто мог ожидать от немцев такого? А одни мы не выдержим.

Коскела откликнулся не сразу. Карилуото показалось, что Коскела чего-то недоговаривает. Он увидел, как у того бьется жилка в уголке глаза, и понял, в каком напряжении находится этот внешне спокойный человек. В конце концов Коскела странно раздраженным тоном сказал: